— Мне очень жаль… я… сейчас вообще не пишу.
— Это можно изменить, — сказала Мара.
Возможно, блокировка письма тоже находится в ведении науки, подумал Фред, но углубляться в эту тему ему совсем не хотелось.
Мара показала на западную часть неба.
— А черепаху видишь? Ну, разве она не чудецная, с круглым панцирем?
— Панцирь, — повторил Фред. — Броня, танк. Нет, не поэтическое слово.
— Ты поэт.
— Сплаваем круг? — спросил Фред. — Жарко.
От холодной озерной воды в голове у Фреда прояснилось, а у Мары она пробудила чувство голода. Они уселись за стол перед хижиной, выпили свежей родниковой воды и перекусили. Мара сказала, что ей нужно записать еще некоторые наблюдения. Не возражает ли Фред, если она еще немного здесь посидит? Фред не возражал. Он тоже взял в руки блокнот.
— Я думала, ты не пишешь, — сказала Мара.
— Я и не пишу. Максимум пару заметок.
Фред слышал, как шариковая ручка Мары снует по бумаге. Он и не думал о том, чтобы писать, он и всегда-то мог писать, только когда был один. Или один в толпе, то есть в поезде или в кафе. Однако Фреду приятно было сидеть рядом с Марой, и, чтобы занять себя, он записывал то, что приходит в голову. Например: «Несмотря на летнее тепло, иной раз кажется, что кровь стынет в жилах. Застаивается. Это прагматизм. Приспособление к данности + потеря мечты. Или мы просмеиваем мечты? В зрелые годы все мы становимся холоднокровными животными».
Фред уставился на озеро.
— Ма-а-а-ара?
Мара дописала фразу и только потом подняла глаза.
— Да?
— А рыбы — холоднокровные? И что это вообще такое — холоднокровные?
— Холоднокровные — это устаревший термин. Теперь мы говорим poikilotherms. Эктотермные животные. Это значит, они прицпоцабливают температуру своего тела к окружающей цреде.
— Очень практично.
— Да.
— А у рыб есть чувства?
— У них есть гормоны стрецца и гормоны счастья.
— Следовательно, они испытывают страх и любовь? — спросил Фред.
— Возможно, — ответила Мара. — Но мы не можем ожидать, что эти чувства одинаковы с человеческими.
И Мара опять уткнулась в свой блокнот.
Фред смотрел на озеро и думал о стае рыбок. Они приспосабливают температуру своего тела к температуре окружающей среды. Когда летнее солнце прогревает воду, стая впадает в восторженную мечтательность и начинает размножаться. Зимой рыбы просто плавают, хладнокровно подыскивая корм.
«Вошел в холоднокровный возраст». Такой словесный след оставил за собой на бумаге карандаш Фреда. Иногда он сам удивлялся тому, какие мысли выделяет его организм. «Как возможна любовь, если уже заранее знаешь, чем она кончится? Как и почему собираешься слиться с другим телом? Узнать другую душу? Для чего? Адаптируясь к слабеющей температуре. Температуре души. Процесс старения! Все должно быть практично. Прагматично. Как у рыб».
Фред ненадолго поднял глаза, и потом его карандаш вывел большими буквами: «КАК ВОЗМОЖНА ЛЮБОВЬ СРЕДИ РЫБ?» Он подчеркнул фразу двумя чертами и посмотрел на Мару. Та не отрывалась от своих записей. И держала свой блокнот так, чтобы Фред не мог прочесть, что она пишет.
Она выглядит гораздо моложе меня, думал Фред. Она гораздо моложе меня. Но она уже не девочка. Готов держать пари, что у нее в ванной стоят кремы, на которых значатся такие вещи, как антивозрастной или восстанавливающий. Или у женщин-биологов такого не водится? Он снова вернулся к своему блокноту. «Разложение форм, — писал его карандаш. — Распад мира. Бессмысленность славы. Тело — упадок».
Ниже Фред начал что-то вроде списка явлений распада, которые он наблюдал у себя в последние месяцы:
«Кисти рук — слоновья кожа. Жилы выступают как горные цепи. Ногти — тусклые, без блеска.
Шея — черепашья. Мин. 1000 лет. Теперь новое — складки на затылке! Вся разница: у черепахи шея подвижнее.
Лицо, прожилки на скулах. Алкоголь?
Глаза: черные/серые пятна в зрачках. Белки глаз — желтоватые. Печень?!
Нос — волосы!
Уши — волосы!
Торс — седые волосы.
Волосы — волос все меньше!»
— Отвислые груди, — сказал Фред вслух.
— Что-что? — переспросила Мара.
— У меня отвислые груди, — сказал Фред.
— Что? — Мара посмотрела на него и прыснула. — А я и не заметила. Ты теперь пишешь об этом цтихотворение? — И она снова расхохоталась во все горло.
Фред даже не улыбнулся:
— Ты не находишь, что я выгляжу безумно старым?
— Я знаю тебя только таким.
— Когда ты увидела меня в первый раз, ты подумала: а это еще что за старик?
Мара не смогла удержаться от смеха. И со стоном выдавила из себя:
— Да, я так и подумала: цтарик — цтарый, толстый — с немыцлимо отвицлыми грудями!
Маре пришлось даже встать, потому что смеяться сидя было больно. Фред с удивлением смотрел на нее.
А потом рассмеялся сам.
Мара сделала большой глоток воды и успокоилась. Потом снова уселась рядом с Фредом, который озабоченно захлопнул свой блокнот, чтобы она не смогла увидеть, что он там написал.
— И что, — спросила она, — ты пишешь цтихотворение? Может, ты пишешь про меня? Наверно, потешаешься над моей фигурой?
— Ну что ты! Ты прекрасная. И юная!
— Не такая уж и юная.
— Но живая.
— Тебя это вдохновляет?
— Я не верю во вдохновение.
— Но что-то должно же тебя возбуждать, Фред? Я имею в виду, к написанию стихов?
Фред смотрел на озеро и молчал. Потом осторожно произнес:
— Извини, но во всех интервью этот вопрос казался мне самым надоедливым и… самым бессмысленным. Я же не знаю, что меня вдохновляет. Уже сама мысль об этом убивает всякое вдохновение!
— Извини. Вопрос действительно дурацкий!
— Журналистам я всегда в таких случаях говорил — городская железная дорога. Меня вдохновляет городская железная дорога, Эс-бан. Я сажусь в поезд и часами езжу по городу. И они удовлетворялись этим. Получался такой образ одинокого ковбоя в большом городе, и этот образ им нравился. Разумеется, я никогда в жизни не садился в Эс-бан для того, чтобы вдохновиться. Сама мысль что-то сделать, чтобы вдохновиться, уже совершенно извращенная.
— Оттого, что начинается давление.
— Вот именно!
— Значит, твои цтихи возникают из расслабления?
— Нет. Скорее из напряжения. Но ненамеренного.
