– Какая чудовищная штука! – сказала я. – А почему ты ставишь ее не на тропе?
– Тропу я и так вижу – прямо из дома, – сказал Ральф. – И они это прекрасно знают, а потому вот здесь, перед поворотом, уходят в кусты и крадутся вдоль тропы, чтобы добраться до загонов с фазанами. Я там много раз их следы видел. Надеюсь, эта моя штуковина окажет им должный прием. Такого они уж точно не ожидают!
– Она ведь, наверно, и убить может? – спросила я, представив себе, с какой силой захлопываются эти стальные челюсти.
– Запросто, – беззаботно ответил Ральф. – Но это уж как кому повезет. В больших поместьях на севере такие капканы расставляют вокруг всей усадьбы и раз в неделю проверяют. Если человек в него попадется, он, скорее всего, изойдет кровью до смерти, прежде чем егерь до него доберется. Но твой отец никогда бы здесь ничего подобного не разрешил. В лучшем случае такой капкан сломает человеку обе ноги, а если ему не повезет и зубья разорвут ему крупную вену, так он попросту истечет кровью, и очень быстро.
– Но если в твой капкан попадется браконьер, разве ты не бросишься к нему, чтобы его жизнь спасти? – спросила я, охваченная холодным отвращением к этому орудию убийства, спрятанному среди травы и листвы и ухмыляющемуся острыми зубами, точно жуткое приглашение к казни.
– Нет уж, – беззаботно откликнулся Ральф. – Ты же видела, что было, когда я перерезал горло косуле, и должна понимать, как быстро наступает смерть, если кровь хлещет ручьем. И с человеком то же самое. Зато другие, возможно, остерегутся ходить в наш лес. А некоторые, если выживут, до конца жизни будут не ходить, а ползать.
– Ты бы лучше мать свою предупредил, – посоветовала я ему.
Ральф рассмеялся.
– Да она тут же убежала, как только этот капкан увидела. Ты же знаешь, она у нас немного странная. Сказала, что от этой штуки смертью пахнет. Умоляла, чтобы я к ней даже не прикасался. – Он искоса глянул на меня. – В общем, я теперь днем прямо здесь отсыпаюсь, а ночью лес стерегу.
Я проигнорировала это завуалированное приглашение, хотя по коже сразу побежали мурашки, напомнив мне, что означает долгий полдень в объятиях Ральфа. Впрочем, все это уже в прошлом, подумала я и сказала:
– Что-то ты в последнее время больно дружен с мастером Гарри.
Он кивнул.
– Он учится познавать лес, – сказал он. – Правда, к этой земле он, в отличие от тебя, никаких особых чувств не питает, но со временем станет, должно быть, неплохим сквайром. Конечно, при хорошем управляющем.
– У нас в Широком Доле никогда никаких управляющих не было, – быстро сказала я. – Они нам ни к чему.
Ральф, по-прежнему стоя на коленях, пристально и холодно посмотрел на меня своими блестящими глазами. И этот взгляд показался мне таким же острым, как зубья капкана.
– Что ж, может быть, новый сквайр все-таки заведет себе управляющего, – медленно промолвил он. – Особенно если этот управляющий будет лучше разбираться в хозяйстве, чем хозяин поместья. И может быть, этот управляющий будет больше любить эти земли, будет лучше о них заботиться, чем их хозяин. Разве это не было бы справедливо по отношению к Широкому Долу? Разве ты сама не хотела бы видеть здесь, рядом с собой, такого человека?
Я соскользнула с седла и привязала свою кобылу к ветке, отведя ее как можно дальше от страшного капкана.
– Давай прогуляемся к реке, – предложила я Ральфу. – Оставь это пока.
Он кивнул и, поддев ногой палую листву, присыпал ею свое творение, а потом последовал за мной. На ходу я слегка покачнулась и коснулась щекой его плеча. Но оба мы не говорили ни слова. Наша река Фенни – это, по сути дела, большой чистый ручей, и из нее в любом месте можно пить без опаски. В этой речке водится форель, а летом туда заплывают и лососи. Вообще-то рыбы в Фенни довольно много, и всегда можно наловить некрупной форели или угрей, посидев с полчасика на берегу или побродив по воде с бреднем. Камешки на речном дне отливают золотом, а сама река в солнечных лучах блестит, как серебряная лента, в тени, под деревьями, где поглубже, светясь загадочным янтарным светом. Мы остановились на берегу и некоторое время смотрели, как безостановочно бежит по камням вода, а потом в один голос воскликнули: «Смотри, форель!», улыбнулись и посмотрели друг на друга. И в наших глазах светилась одна и та же любовь и к этой форели, и к этой реке, и к этой чудесной земле. Казалось, мы оба забыли, что столько времени провели порознь; эти разделившие нас дни вдруг куда-то ускользнули, растворились без остатка, и мы с улыбкой смотрели друг на друга.
– Я родился и вырос здесь, – сказал вдруг Ральф. – Мой отец, и его родители, и родители его родителей с незапамятных времен работали на этой земле. По-моему, это дает мне кое-какие права?
Река что-то тихо прожурчала в ответ, пуская пузыри.
Поперек реки, перекинувшись с одного берега на другой, лежало упавшее дерево, и я, пройдя по стволу, уселась на нем, болтая ногами над самой водой. Ральф подошел ко мне и остановился, опершись на одну из толстых ветвей и глядя на меня.
– Теперь я совершенно отчетливо вижу свой дальнейший путь, – тихо сказал он. – Тот, что ведет меня к обладанию этой землей и к бесконечным наслаждениям. Ты помнишь, Беатрис, когда мы с тобой впервые заговорили об этом? О том, каким наслаждением для нас обоих было бы обладать этой землей?
Форель подпрыгнула в воде прямо у Ральфа за спиной, но он даже головы не повернул и продолжал внимательно смотреть на меня, словно желая прочесть мои мысли – точно так же по ночам смотрел на меня мой маленький совенок. Я искоса глянула на него из-под ресниц и нарочито ленивым тоном спросила:
– Значит, ты считаешь, что у нас с тобой одна земля и одна сладкая любовь на двоих?
Он кивнул.
– Ведь ты, Беатрис, пошла бы на что угодно, лишь бы стать хозяйкой Широкого Дола, не так ли? Ты готова отдать все, что у тебя есть, принести любую жертву, чтобы каждый день по-хозяйски объезжать эти земли и говорить: «Это мое».
– Да, ты прав, – сказала я.
– Но ведь тебя скоро отошлют отсюда, – продолжал Ральф. – Ты уже не ребенок и сама понимаешь, каково твое ближайшее будущее: сперва тебя отправят в Лондон, потом выдадут замуж, и этот человек увезет тебя отсюда в чужие края, возможно даже, в другую страну. И все там будет иным – и погода, и земля, и люди, которые на этой земле трудятся. И сено там будет пахнуть иначе; и пашня будет иного цвета; и вкус молока и сыра будет иным. А Гарри женится на какой-нибудь богатой девице из знатной семьи, которая поселится в твоей усадьбе и будет править здесь, как королева, заняв место твоей матери. Тебе еще очень повезет, если раз в год на Рождество тебе позволят приезжать сюда в гости!
Мне оставалось только молчать. Нарисованная Ральфом картина была даже чересчур понятной и правдоподобной. Но подобные речи означали, что он, пока я предавалась мечтам, строил вполне конкретные планы. Да, скорее всего, будет именно так, как он говорит: меня отсюда отошлют, а Гарри женится, и Широкий Дол больше не будет моим домом. Я буду жить где-то далеко отсюда; вполне возможно, в Лондоне, что было бы еще хуже, потому что тогда меня вполне могут выдать замуж за какого-нибудь светского щеголя, и уж тогда мне точно никогда больше не доведется почувствовать аромат свежескошенного сена. Я не сказала Ральфу ни слова, но душу мою терзали невыносимая боль и страх.
