– Пусть приходят. Как говорит султан, если они четвертуют меня, вырвут глаза и язык мой, я вознесусь в Джанна, где буду снова ходить и видеть, и говорить, чтобы славить имя Божье, – пожал плечами Такат Тюран, словно такие муки ему нипочем.
Остальные тревожно засуетились, обсуждая между собой их спор. Наконец тот, что говорил первым, сказал:
– Как хочешь, – ответил Такату янычар, подходя к Фейре. Но путь ему преградила темная рука Таката Тюрана.
– Она тоже останется. – Он говорил медленно и сдержанно.
– Что? – возмутился янычар. – Чтобы она досталась тебе одному, похотливый пёс?
– Твой вопрос позорит тебя. Я служу своему Богу, своему султану и своему капитану, я невинен и не стану домогаться женщины.
Услышав это, янычар отступил, как громом пораженный. Воспользовавшись замешательством, Такат Тюран шепнул Фейре: «Госпожа, ложитесь рядом с отцом и обнимите его как можно крепче».
Она проскользнула под его покровительственной рукой и легла на носилки возле отца. Внезапно её охватила смертельная усталость. Пусть кто-то другой распоряжается её судьбой. Она лежала и смотрела в небо – на налитые дождем облака, скользившие по небу, и слушала яростный спор среди древних камней.
– Забирай её, если хочешь. Смотри, где она лежит, рядом со своим отцом. Ты даже вытянул жребий, чтобы нести его с корабля. Я знаю, что мой Бог защитит меня на путях моих. А ты? Если да, то иди – сорви её со смертного одра, – послышался голос Таката.
Фейра ждала, наблюдая за облаками, что сейчас её схватят.
– И что потом? – продолжал он. – Кто из вас отведет её на борт и уложит в свою постель? Вы так же можете миловаться с Чумной девой, с её красным фартуком и метлой.
Ни один не решился дотронуться до Фейры. Осмелев, она подняла голову. Мужчины переминались с ноги на ногу, некоторые потупились. В нерешительности, ворча и стыдясь, они покинули двор, оставив умирающего капитана и молодых людей среди развалин.
Фейра смотрела из-под арки, как подняли якорь, выбрали канаты, и корабль поспешно оттолкнулся от пирса. Только тогда она обернулась к Такату.
– Спасибо, – тихо произнесла Фейра.
– Долги надо платить вовремя, – он ответил ей чуть заметным поклоном.
Она подумала, что он имеет в виду её отца, и обрадовалась. Фейра улыбнулась ему и спохватилась – ведь она ещё никогда не улыбалась мужчине, кроме своего отца, с непокрытым лицом.
Он не ответил на её улыбку, глядя на море – через разрушенный свод ворот, в котором виднелся удалявшийся корабль. Такат стянул свою маску, которая теперь висела у него на шее, и Фейра смогла рассмотреть его лицо – бороду, подстриженную и смазанную маслом, губы, казавшиеся полными на фоне черных волос. Его взгляд устремился вдаль – дальше, чем корабль, даже дальше изгиба горизонта и всех тревог этого мира. Она доверилась ему.
– Что же нам делать теперь? – спросила она.
Такат Тюран задумался.
– Нужно перенести вашего отца в укрытие, – сказал он, осматривая руины. – Вон там крыша ещё сохранилась – это сторожка, кажется. Я помогу его нести.
Напрягая все свои силы, они потащили Тимурхана в старую сторожку. В лачуге они нашли складной стул, на котором когда-то, должно быть, сидел сторож, подставку для лампы, которая давно потухла, и гнездо скворцов под карнизом, которые недовольно заверещали, не желая делить с кем-то свой кров.
Фейра провела рукой по лицу отца, но он не шелохнулся. Он с трудом дышал, а пальцы у него ещё больше почернели. Она видела, как Такат взглянул на своего капитана, и поняла, что он подумал, хотя тот не проронил ни слова. Он посмотрел на дырявую крышу и видневшееся сквозь неё небо.
– У меня осталось немного еды, – сказал он, – но этого не хватит. До наступления ночи я должен добыть ещё.
Фейра знала, что ему придется воровать, но ей было всё равно. Голод становился невыносимым. Он собрался было идти, но она положила ему руку на плечо.
– Постой, – сказала она. – Тебе нельзя идти в таком виде. Ты отличаешься от жителей этих мест. Сними тюрбан.
Без тюрбана Такат выглядел не таким грозным. Ветер ерошил его черные волосы, и он казался моложе.
– Теперь иди, – разрешила Фейра.
Возле ворот темная фигура обернулась – на том месте, где Святой Себастьян однажды вонзил свой меч в землю.
– Спрячьтесь хорошенько, – предупредил он. – Я скоро вернусь.
Она смотрела ему вслед, пока он не повернул за угол. За ним виднелся “Il Cavaliere” – уже далеко в море, направлявшийся в Константинополь.
* * *
Она долго сидела в промозглой тьме, скорчившись на холодных камнях.
Так холодно ей ещё никогда не было, но она продолжала жаться спиной к острым выступам. Дважды за это время она слышала, как мимо проходили жители этого острова, и в щель между камнями увидела двух толстых прачек, которые держали свои корзины над головой, прикрываясь от дождя, а позже – рыбака с собакой. Фейра замерла, когда песик вбежал прямо в сторожку и даже обнюхал неподвижную ногу Тимурхана; она прогнала собаку и та помчалась догонять хозяина, услышав его свист. Сквозь полуразрушенную стену до неё донёсся запах рыбы, напомнив ей рыбный рынок в Балик Пазари. Когда рыбак проходил мимо, она заметила в щелочке между камнями серебристые чешуйки рыбин, блестевшие в сумерках, которых он закинул на плечо. В животе заурчало. Она могла бы съесть рыбин живыми – с глазами, внутренностями, костями и всем остальным.
С наступлением ночи она поняла – Такат Тюран не вернется.
Она поднялась – в такой темноте её вряд ли кто-нибудь увидит, и направилась через древние развалины на другой берег острова. Она взглянула на луну, а затем на хрустальное кольцо на своем пальце. Миниатюрный вороной конь оказался выше остальных, и она повернула кольцо, чтобы он был внизу, – тогда появился рыжий конь. Она не смогла остановить вороного коня и теперь уже никогда не найдет человека по имени Суббота, не дойдет до дома с золотым циркулем на двери, не встретится с дожем, который – невероятно! – приходился ей двоюродным дедушкой. Все это походило на восточную легенду, столь же древнюю, сколь и невероятную.
Она наблюдала за странным городом, лежащим по ту сторону воды, – окна зажигались одно за другим, мерцая, словно звезды на небе. Она знала, что пока люди зажигают свет, готовясь ко сну, где-то в этих домах муж заметит лихорадочный румянец на лице жены, а мать почувствует горячую щечку своего сына, целуя его перед сном, и рассвет принесет с собой ужас чумы.
Часть 2
Человек-птица
Глава 12
