— Ты что, не знаешь, меня называют Бились Кид? — сказал я и сам рассмеялся. Она тоже, но чуточку фальшиво, не потому, что ей было не смешно, а потому что она не привыкла смеяться громко, и, хоть ей хотелось показать, что она поняла и оценила шутку, собственный смех казался ей вульгарным, видимо, кто-то ей сказал, что воспитанные люди не хохочут в голос. Может, это сложновато, так это потому, что для меня самого это сложно.
Я попробовал еще:
— Или Билли Бился.
— Ладно, хватит уже. Не знаешь, когда остановиться.
— Мы идем куда-нибудь или нет?
— Идем, да. Хорошо, что я спустилась, охранник бы тебя не впустил.
— Как поступим?
— Жди меня на углу у клуба «21». Скоро буду.
На самом деле я уже не хотел с ней никуда идти. Не помню, то ли я задумался об охраннике, то ли был уверен, что у нас ничего не получится. Между Вивиан и мной лежала не одна улица. Я покинул метафорическую улицу, перешел настоящую и вспомнил еще одну, то есть ту же самую улицу в тот вечер, когда познакомился с Вивиан, а потом повстречал Сильвестре и Куэ, только что проводивших Вивиан с Сибилой домой.
— Что скажешь, Гуно страдальцев? — блеснул Куэ своей эрудицией в европейской музыке. — Ты вот знал, что Гуно, да, да, он самый, «Аве Мария», был тимбалеро?
— Нет, чего не знал, того не знал.
— Ты знал, кто такой Гуно, но… — сказал Сильвестре. Он был пьяный, аж падал.
— Гуноно? — переспросил я. — Нет. Кто такой Гуноно?
— Да не Гуноно, а Гуно.
Арсенио Куэ заржал.
— Тебя разводят, mon vieux[10]. Ставлю сто песо против огрызка сигары, он прекрасно знает, кто такой Гуно. Он тимбалеро культурный, — вот так, с умыслом. — Как Гоуно, он же Гуно.
Я ничего не ответил. Пока что. Но еще отвечу, Куэ, mon vieux.
— Арсенио, — начал я и уже собрался сказать «Сильвестре», как вдруг услышал, что за спиной у меня кто-то звучно рыгнул, это и был Сильвестре, все норовящий упасть на Куэ, — тот еще дуэт.
Они засмеялись! Засмеялись дуэтом! Я мог бы разрубить их напополам одним взрывом хохота, одной улыбкой или одним взглядом. С дуэтами вечно так. Я знаю по музыке. Всегда есть первый и второй, и даже унисон у них хрупкий.
— Сильвестре, ты понял, как Куэ только что облажался?
— Да ты что, — удивился Сильвестре, чуть не протрезвев. — Ну-куэ, ну-куэ, изложи-куэ.
— Сейчас изложу.
Куэ посмотрел на меня. Кажется, он был заинтригован.
— Арсенио, Монвью, вынужден тебя огорчить. Гуно никогда не был тимбалеро. Ты его спутал, он у тебя спутался с Гектором Берлиозом, автором «Путешествия Зигфрида по Сене».
Мне показалось, что на миг Куэ пожелал стать пьянее Сильвестре, а Сильвестре — таким же трезвым, как Куэ. Или наоборот, сказали бы оба или каждый из них по отдельности. Я даже знаю почему. Однажды Арсенио Куэ поймал машину, а у водителя было включено радио, и они с Сильвестре пустились спорить, кого это передают (играли классическую музыку), Гайдна или Генделя. Водитель слушал-слушал, а потом и говорит:
— Друзья, это не Хайден и не Хендель. Это Мосар.
Выражение лица у Куэ, наверное, было такое же, как сейчас.
— А вы откуда знаете? — спросил он у водителя.
— Дак ведущий сказал.
Арсенио Куэ, конечно, сразу не успокоился.
— А вас разве такая музыка интересует, вы же шофер?
Но и шофер за словом в карман не полез.
— А вас разве интересует, вы же багаж?
Куэ не знал, что я эту историю узнал намного раньше, чем познакомился с ним, тогда уже знаменитостью. А Сильвестре знал. Он-то мне ее и рассказал давным-давно и теперь, наверное, тоже вспоминал, катался со смеху, валясь под тяжестью двойной пьянки — духовной и телесной. Но Куэ достойно вышел из положения. Он же все-таки актер. Он закосил под своего в доску парня.
— Бля, mon vieux, ты меня уделал по музыке. Это я с пьяных глаз, старик.
— Крытунут, — одобрил Сильвестре, имея в виду «ну ты крут». Алкоголь превращал его в истинного ученика Бустрофедона, вместо разговора из него лился скороговор.
Куэ смотрел на меня как-то странно, будто прицеливался. Он обратился к своему партнеру Пара эстрадных комиков. Что за жалкая философия.
— Сильвестре, ставлю свою зарплату против сгоревшей спички, я знаю, что наш Винсент хочет у меня спросить.
Я подпрыгнул. Не из-за Винсента, это он мог случайно услышать.
— Спорнем, я знаю, что ты хочешь знать?
Я промолчал. Только посмотрел на него пристально.
— Знает? — спросил у меня Сильвестре.
Я знал, что он знает. Козел. Я это сразу понял, как только с ним познакомился. В любом случае, достоин восхищения.
— Есче как знаю-у-у-у, — заверил Куэ, по-моему, с мексиканским акцентом, и Сильвестре то ли улыбнулся, то ли хихикнул глуповато:
— Что что что.
— Вот и держи при себе, — сказал я Куэ.
— Да что, что знает-то, — не унимался Сильвестре.
— С чего бы это? На меня же заклятья не накладывали. Я же не священный барабан.
— Что люди что, — нудил Сильвестре.
— Ничего, — отрезал я, возможно, слишком грубо.
— Напротив, — сказал Куэ.
— В смысле, напротив? — сказал Сильвестре.
— Много чего, — сказал Куэ.
— Чего много чего, — сказал Сильвестре.
Я молчал.
— Сильвестре, — начал Куэ, — он, — и показал на меня, — хочет знать, правда это или нет.
Кот играл с мышью. С двумя мышами.
— Что правда, — сказал Сильвестре. Я снова промолчал. Скрестил руки физически и умственно.
— Правда ли, что Вивиан дает. Или не дает.
— Мне без разницы.
— Дает дает, — заявил Сильвестре, стукнув кулаком по воображаемому столу.
— Не дает не дает, — передразнил его Куэ.
— Еще как, мать ее, — сказал Сильвестре.
— Мне без разницы, — тупо произнес я.
— С разницей, с разницей. Я тебе больше скажу. Ты свяжешься с Вивиан, а оно не женщина…
— Она малолетка, — сказал я.
— Что ж плохого-то? — удивился Сильвестре с немалой долей логики.
— Да никакая она не малолетка, — Куэ уже обращался только ко мне. — Я сказал не «она», а «оно». Оно пишущая машинка. И имечко у нее как у пишущей машинки.
— Что-что, — встрял Сильвестре, позабыв в пьяном безобразии одного из многих своих учителей, — поясни-ка.
