– Но что же муж? – удивилась Люша.
Камиша была права: образ Анны Львовны решительно не вязался у нее с любовной интригой.
– Да Майкл по-русски дурно читает. Только деловые бумаги. И вообще ему, кажется, все равно. Ну пишет и пишет…
– Ничего себе! – Люша вдруг ощутила себя на стороне почти незнакомого ей Майкла. – А что ж там в письмах-то?
Камиша слезла с дивана, не глядя на Люшу, ушла куда-то вглубь квартиры. Вернулась и, так же тупя взор, протянула девушке голубой, сложенный вчетверо листок.
– Вот, – сказала она. – Последнее. Ежели вы, Любочка, нас осуждаете, так и не читайте.
– Вот еще! – фыркнула Люша и поспешно развернула листок.
«Так тяжело жить без молитвы. Знаете ли Вы о великой печали на заре? Озаренная грусть ставит людей вне мира, делает их равными небесам. Солнце еще не взошло, но и небеса не погасли. Вы запечатленная навек. Знаете ли Вы это?.. – Люба морщилась, не понимая, и вдруг прочла: – Ваши пальцы как бледно-розовый яблоневый цвет».
Неожиданно она поняла, как это верно и точно: белые руки Анны Львовны с их розовыми округлыми ноготками и впрямь напоминали две усыпанные цветами яблоневые ветви.
– Да он прям как настоящий писатель пишет, – сказала она Камише, возвращая листок.
– Конечно, – с тихой гордостью отозвалась Камиша, откашлялась, деликатно прижимая к губам платочек, и выпила микстуру, которую подала ей Степанида. – Энни говорит, что когда-нибудь наша литература непременно обогатится еще одним писательским талантом.
– Ейным обожателем! Ах-ха-ха! – рассмеялась Люша, тут же вспомнила, какое впечатление на людей производит ее смех, смутилась, заметив испуганный взгляд Камиши, и добавила: – Чтой-то мне почему-то все это знакомым кажется…
– Так об этом как раз в романах и пишут, – успокоенно улыбнулась Камиша.
– Нет-нет, в том-то и фокус: мне этот слог как будто из жизни, а не из книжки знаком, – уточнила Люша и надолго задумалась, присев на корточки под окном.
С утра Камарич конспиративно встречался в трактире с фабрикантом, сочувствующим революции. Встреча прошла успешно, партийная касса на некоторое время наполнилась.
Люди, которые давали деньги на свержение собственного класса и уничтожение благосклонного к ним порядка вещей, смешили Луку почти до колик и утверждали его неколебимое мнение о том, что мир устроен чрезвычайно забавно. В гостях у пифагорейцев он как-то встретил группу завернутых в полупрозрачные тряпки персонажей из числа последователей «света с Востока». Они объяснили ему, что знаемый нами мир – это всего лишь шутка какого-то восточного бога, проявление его божественной иронии. Камарич уверовал немедленно и даже подумывал о приобретении прозрачной и очень эротичной по виду тряпки (Лука имел гармоническое сложение и знал, что в полупрозрачных одеждах смотрелся бы весьма выигрышно). Но, подумав, от последнего отказался, так как был южных кровей, по натуре мерзляв и по московским погодам предпочитал пиджаки и пальто на вате.
– Послушайте, – спросил он, допивая вполне приличное, заказанное, естественно, за счет фабриканта вино, когда все дела были уже закончены, а заветный пакет перешел из рук в руки, – я, разумеется, совершенно не против, но все же интересно весьма: зачем вы это делаете?
– Я сочувствую рабочему вопросу, – буркнул фабрикант.
– Но почему?!
– Люди от Бога равны.
– И что с того?
Фабрикант говорил с заметным акцентом, с трудом подбирал русские слова. Но Камарич умел разговорить человека, заставить его рассказать о себе. Притом не казался, а на самом деле был искренне заинтересован в рассказе.
Фабрикант вырос в Лондоне. Его отец был из низов, типичный кокни, но кокни предприимчивый и энергичный. Начав мальчишкой с мелочной торговли папиросами, он к сорока пяти годам имел годовой доход двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Он нюхом чуял перспективы любой сделки и феноменально считал в уме. Он купил дом за десять тысяч и еще на тридцать тысяч его обставил. Он давал приемы, на которые собиралось поесть и выпить до полусотни человек всякой швали. Он по-прежнему говорил как кокни, и ни в один приличный дом ни его самого, ни его жену, ни двух его сыновей не приглашали.
В день своего пятидесятилетия он позвал сыновей в свой кабинет и сказал:
– Мальчики, вы ничего не видели, кроме старой недоброй Англии. Я уже научил вас всему, чему мог научить. Мой вам отеческий совет: уезжайте из этой страны. Чужбина не сахар, но там у вас будут деньги – я об этом позаботился – и вы сами станете наконец людьми первого сорта. Решайте.
– Спасибо, отец. Ты прав, как всегда. Мы поедем в Северо-Американские штаты, присмотримся к тамошнему предпринимательству, потом создадим собственную компанию и станем совладельцами. Назовем ее «Ф. Такер и сыновья», – сказал старший сын.
– Я не поеду в Америку, – подумав, сказал младший.
Ему надоело всю жизнь быть на вторых ролях. В раннем детстве он донашивал штаны брата. Теперь брат передавал ему своих надоевших любовниц из белошвейных мастерских и бакалейных лавок по соседству. К тому же и отец и мать традиционно для английских родителей уделяли почти все свое внимание воспитанию старшего сына. Младший рос как трава.
– И куда же ты отправишься? – по виду не удивившись, спросил отец, который сам возмужал на улице и потому не был склонен особенно ограничивать свободу своих сыновей. – В колонии, конечно?
Ему захотелось хоть раз в жизни удивить отца, сделать так, чтобы он его заметил как отдельную личность.
– Я поеду в Россию, – сказал он. – Там на подъеме промышленность. Там нет ограничений для иностранцев. Наоборот, закон и Кабинет благоприятствуют иностранным вложениям. Я уже начал изучать русский язык.
Отец удивился чрезвычайно. Старший брат впервые смотрел на него, открыв рот. Он законно торжествовал.
– Я за равные возможности для всех, – сказал Камаричу англичанин, владелец трех текстильных фабрик, трех пароходов, двух доходных домов и небольшого коммерческого банка. – Мне нравится социализм. Человеку не нужны деньги сами по себе. Ему нужно достоинство. Россия более подходящая для социализма страна, чем Англия. У вас меньше перегородок, их легче сломать.
Камарич долго и весело смеялся. Настроение у него после этого разговора было превосходным.
– Я знаю доподлинно, вы, Люба, на улицу одна гулять ходили, а Камишка всем говорила, что спите, – протараторила маленькая носатая Луиза, схватив Люшу за руку. – Но вы не бойтесь, я не доносчица, никому не скажу, а в другой раз для вас ловчее Камишки все устрою. А вы мне за то… – Девочка запнулась.
– Ну, Лиза, – ободрила ее Люша. – Что ж вы хотите?
– Я хочу, чтоб вы мне одной все по правде рассказали.
– По правде? В каком же смысле? И про что?
