Тревога на границах
Форсированный распад СССР не мог не привести к череде кровавых гражданских конфликтов. Ленинская национальная политика, направленная против интересов русского народа, предполагала реализацию права нации на самоопределение вплоть до отделения и образования собственной государственности. За год до начала Первой мировой войны «вождь мирового пролетариата» писал:
«Что касается до права угнетенных царской монархией наций на самоопределение», т.-е. на отделение и образование самостоятельного государства, то с.-д. Партия безусловно должна отстаивать это право. Этого требуют как основные принципы международной демократии вообще, так и в особенности неслыханное национальное угнетение большинства населения России царской монархией, которая представляет из себя самый реакционный и варварский государственный строй по сравнению с соседними государствами в Европе и в Азии. Этого требует дело свободы самого великорусского населения, которое неспособно создать демократическое государство, если не будет вытравлен черносотенный великорусский национализм, поддерживаемый традицией ряда кровавых расправ с национальными движениями и воспитываемый систематически не только царской монархией и всеми реакционными партиями, но и холопствующим перед монархией великорусским буржуазным либерализмом, особенно в эпоху контрреволюции».
Под нацией большевики понимали всякую народность, представленную в Российской империи и доселе не имевшую не то что своей государственности, но и собственной национальной культуры и даже письменности. Понятно, зачем это было нужно партии революционеров. Ленин и его товарищи искали внутри страны влиятельных союзников, разрушительная национальная энергия которых могла бы быть направлена против режима.
Славяне, освоившие обширные пространства Евразии и основавшие вместе с различными чудскими племенами и народностями великую русскую цивилизацию, в союзники большевикам не годились. В национальном вопросе русским отводилась роль безвольной глины, от которой отрывались куски пожирнее для лепки государственности «младших братьев». При этом «старший брат», отягощенный комплексом вины «надсмотрщика» в «тюрьме народов» (так большевики обзывали царскую Россию), должен был не только соглашаться с беспрецедентным переделом его родовой территории (на что не посмели решиться даже злейшие супостаты России), но и оплачивать за свой счет все эти «репарации и контрибуции» в пользу инородцев.
Русский народ был задействован в революции только как таран в вопросах «социальной справедливости». Русских крестьян, солдат и рабочих толкнули в конфликт с собственным дворянством, офицерством и духовенством.
Гениальный лозунг Ленина «Землю — крестьянам, фабрики — рабочим, волю — народам!» имел прямое отношение к беднейшим русским слоям только в первой и второй своих частях. «Волю — народам» было сказано «вождем мирового пролетариата» не про русских. «Неправильно было бы под правом на самоопределение понимать что-либо иное, кроме права на отдельное государственное существование», — вот квинтэссенция русофобского смысла ленинской национальной политики.
Как только большевики взяли власть, немедленную «волю» сразу же получили поляки и финны. Ленинцы понимали, что использовать потенциал этих крупных и близких к Европе народов в борьбе против царского режима можно и нужно, но загнать обратно в «социалистическое царство» большевистской России вряд ли будет возможно. А вот кратковременного буйства нацменов Кавказа и Поволжья Советская власть не побоялась. Дав им порезвиться и отыграться на казачестве (казаки во время революции, Гражданской войны и в более поздние годы подвергались действительному геноциду), большевики загнали коренные народы России обратно в государственное стойло, наделив их при этом «ограниченной государственностью».
Насколько нелепыми и лживыми были утверждения коммунистов о Российской Империи как о «тюрьме народов»? Хороша «тюрьма», в карцерах которой не сгинула ни одна народность, ни одна культура даже самой малой этнической группы, образовавшейся на просторах Евразии!
Прибалтика, которая осваивалась русскими с древнейших времен (вспомним хотя бы историю происхождения «эстонского» города Тарту, который великий киевский князь Ярослав Мудрый основал под именем Юрьев), многократно переходила из рук в руки то шведов, то пруссов, то датчан. Но только Русский Престол, возвращая себе балтийские земли, дал возможность местным племенам получать образование не на датском или прусском наречии, а на своем, родном языке. Именно это и позволило им, в конечном счете, сформироваться в латышский и эстонский народы.
