— Я твоя компенсация, — пробормотал он. — Хочешь получить сейчас или…
Она повела плечами, оттолкнулась и подалась вперед.
— Или, — бросила она, но он не убрал руки, они скользнули ниже, собрались нырнуть в разрез блузки. — Или, — громче сказала она и наклонилась к столу.
Алексей отстранился.
— Надеюсь, ты поняла меня правильно, — хрипло заметил он.
Гутя повела плечами, возвращая треугольник выреза черного пуловера на место, но ничего не сказала.
— Хорошо. — Алексей вернулся за стол. — Продолжим наш деловой разговор…
— Погоди, а если я стану говорить дурно о конкурентах, ты мне прибавишь премию? — внезапно спросила она.
— Я думаю, договоримся, — усмехнулся он.
— А как на Западе?
— Там, — он вздохнул, — там действуют жестко, иногда клиентам подсовывают некачественный товар специально, чтобы вызвать отвращение к продукции конкурента.
— Что, прямо со смертельным исходом?
— А почему бы нет? У бизнеса жесткие нравы. — Он усмехнулся. — Но мы не станем так делать.
Она вздрогнула, снова подумав о снегоходе, на котором разбился Сергей. Нет, нет, конечно, не станем, снова подумала Гутя. Ничего другого — тоже.
— Мы запустим новый проект. Я тебе говорил — добавки для животных. В области полно ферм — звероводческих, свиноферм, крупного рогатого скота. Ты станешь менеджером, согласна?
— Согласна, — сказала она и подумала, что больше никем для него не станет. Потому что рядом с ним ничего не испытывала ни раньше, ни теперь… Ничего такого, что чувствовала рядом с Сергеем…
Гутя продолжала щелкать пультом, гоняя фигурки по экрану. А Полина? Ее мать? Она-то как — счастливая женщина? Или не очень? Полина хороша собой, у нее прекрасная работа. Но с матерью рядом тоже нет мужчины, который ей нужен.
Бабушка? И с ней — пролет. Но… Гутя поморщилась — неужели такой силой обладают слова какой-то разозлившейся студентки?
Не-ет, что-то Тамара Игнатьевна не договаривает. Надо ее как следует потрясти.
Она прислушалась. Бабушка говорила в телефон:
— Пишу. Улица Свободы… дом… та-ак… квартира восемь. Не знаю, как тебя благодарить, дорогая. Очень, очень ты мне помогла. Да, да… все в порядке. Я думаю, мы с ней найдем общий язык. Конечно, помогу ее дочке с русским языком. Выучим грамоте. Давление меряю, а как же. Таким аппаратом — одно удовольствие. — Она смеялась. — Ну конечно, как измерю, половину таблетки или треть даже приятно съесть. Ага, и снова измерить. — До Гути вновь донесся смех.
Бабушка остановилась на пороге.
— Как здорово смотреть без слов, верно? — Она кивнула на экран. — Все кажутся такими милыми. — Она засмеялась, указывая на экран.
— Что-то узнала?
— А как же. — Тамара Игнатьевна выпрямилась. — Мне пора заняться частным сыском. У меня, оказывается, в городе полно агентов.
— Значит, Тимоша нас покидает? — спросила Гутя.
— Не спеши, у меня пока промежуточный адрес.
Гутя закрыла глаза и изобразила полную потерю сил.
— Пойди спать. Выспись. Завтра тебе никуда не надо?
— Нет, — сказала Гутя. — Никуда не надо и ничего не надо.
— А мне придется сегодня выходить в свет, — сказала она.
— В ночной клуб? — насмешливо спросила Гутя.
— Но еще не ночь, — фыркнула Тамара Игнатьевна. — Сегодня юбилейный вечер в медучилище. Я иду туда, заметь, из-за твоего Тимоши.
— Вот так, да? Тимошу кое-кто украл, а он, оказывается, мой! О времена, о нравы! — Гутя воздела руки к небу.
— Ты не актриса, перестань цитировать вечных.
— Ладно, не буду. Может быть, тебя встретить? Позвони.
— Я надеюсь, меня проводят. — Она вздернула подбородок.
— Ох, — выдохнула Гутя. — Снимаю свое предложение с торгов.
— Можно подумать, ты на аукционе, — засмеялась Тамара Игнатьевна.
— Я пробую пожить их жизнью. — Она кивнула на экран.
— А кто-то недавно смеялся над дурным влиянием сериалов.
— Миру мир, — сказала Гутя. — Желаю хорошо провести время.
Гутя заснула перед телевизором, пригревшись на диване, куда она перебралась из кресла.
Тамара Игнатьевна вернулась в сонный дом почти в полночь. Гутя открыла глаза.
— Привет, уже вернулась?
— Посмотри, какие все-таки благодарные люди живут в провинции. Ты только взгляни на букет.
— Кто подарил? — зевнула Гутя.
— Мои бывшие выпускницы.
Августа посмотрела на рыжие игольчатые хризантемы.
— Скольколетний юбилей праздновали? — потягиваясь, спросила она.
— Сто тридцать пятый.
— Ого, и они… пришли?
— Кто? — Тамара Игнатьевна замерла с вазой в руках.
— Ну, твои выпускники.
— Дорогая, ты думаешь мне двести лет, да?
— А при чем тут ты? — Гутя сонно потрясла головой. — Я про них.
— Ладно, иди спать, — бросила Тамара Игнатьевна.
Но, уловив тень обиды в голосе бабушки, Гутя заставила себя проснуться.
— Прости, я на самом деле того… Редкий цвет, да? — Она кивнула на букет.
— Да-а… А в Москве? — Тамара Игнатьевна обрадовалась, что Гутя окончательно пришла в себя. Ей хотелось говорить… — Там о тебе забудут, как только получат диплом.
Гутя покачала головой.
— Да здесь теперь то же самое. Те, кто закончил институт не при царе Горохе, а в новые времена, не принесут тебе цветов через столько лет.
— Ну и не надо, сами купим, — с неожиданной легкостью согласилась Тамара Игнатьевна. — Но я все равно довольна, что сходила на эту встречу. Оказывается, меня еще можно узнать. Они мне так сказали.
— А их самих-то можно? — насмешливо поинтересовалась Гутя.
Не отдавая себе отчета, Гутя кинулась на защиту своей необыкновенной, как она считала, бабушки. У кого в городе есть такая яркая, из разноцветных ниток, вязаная скандинавская шляпка кастрюлькой? Тамара Игнатьевна надвигает ее на лоб, так, что тугой вязаный жгут охватывает лоб веночком. Такая только у Тамары Игнатьевны Борзовой. Поскольку в шляпке преобладают тона густых сливок, она надевает ее с коротким мутоновым жакетом такого же цвета. Из-под него спускается узкая черная юбка, подол которой прикрывает голенища белых сапожек на меху. Тамара Игнатьевна, пристально осматривая себя в зеркале, не без удовольствия, продолжала:
— Узнать? Моих выпускниц? — Тамара Игнатьевна засмеялась. — Одну, скажу прямо, идентифицировала с трудом.
