— Что же с ним случилось? — полюбопытствовал Думитреску.
— О, это длинная история. Длинная и странная, можно даже сказать — таинственная. В свое время о ней писали в газетах, но могу заверить, она так и осталась тайной.
— Что это за история? — настойчиво повторил Думитреску. — Почему вы думаете, что она осталась тайной?
— Осталась тайной, потому что никто не обратил на нее внимания. — Фэрымэ, казалось, даже оживился. — Но чтобы вам все было понятно, я должен вам сообщить, что сначала Борзы там не было, то есть в погребе вместе с сыном раввина. Петру Дарвари — вот про него действительно можно сказать, что он был в гуще событий. Этот мальчик был весьма изобретательным. Я следил за его жизнью до последнего дня, пока он не исчез вместе со своим самолетом между Змеиным островом и Одессой, пропал бесследно. Этот Дарвари, о котором я вам рассказываю, узнал, что его приятель Алдя, учившийся в другой школе, на Каля-Мошилор, познакомился в Текиргьоле с одним татарчонком, который зарабатывал себе на жизнь тем, что ходил с одной дачи на другую и истреблял мух. Да, я могу подтвердить, слово это точно выражает смысл, он именно истреблял их. Не видел бы я этого собственными глазами, я бы не поверил. Потому что, должен вам сказать, на следующий год я сам был в Текиргьоле и познакомился с ним. Этот татарчонок был существом совершенно исключительным. Я его вижу как сейчас: бритая голова, глаза, словно черные бусины, не мальчишка — огонь. Кажется, так и слышу: «У вас в доме много мух?» По-румынски он говорил прекрасно, ведь учился в Констанце, хотя и с татарским акцентом. «У вас есть мухи?» — спрашивал он. Сначала он стучался в дверь, потом, не заходя в комнату, спрашивал из коридора: «У вас много мух?» Голос его звучал чуть-чуть насмешливо, словно он намеревался этих мух покупать, но раз уж по случаю, то, значит, и по дешевке. Но я расскажу вам, что произошло со мной. Я уже слышал о нем, но еще не встречал. Дача, где я снял себе на лето комнату, стояла на холме. И была она самой крайней в селе. «Вилла Корнелия» — так она называлась. Поэтому татарчонок добрался до нее позже всех. Но все-таки добрался, потому что истребление мух было его занятием, так он зарабатывал себе на хлеб. Было часа два пополудни. Я спал. Вдруг слышу стук в дверь. «Мухи есть?» Я вскочил с постели. У меня тоже были мухи, как и во всем Текиргьоле, но больше всего мне хотелось завести с ним знакомство, с этим мальчишкой. «Вполне достаточно. А что ты хочешь с ними делать?» — «Я их выгоню, и ни одна не появится в течение недели. Если появится хоть одна, вы не дадите мне ни гроша». — «Сколько ты просишь?» — «Один лей. Половину сейчас, остальное через неделю. Если вы мне покажете в комнате хоть одну муху, я возвращаю деньги». — «Согласен, — говорю — Посмотрим, что получится…» — Вдруг голос Фэрымэ совсем изменился. — Прошу прощения, если это вас не очень затруднит, то у меня будет к вам просьба…
— Что вы хотите? — подбодрил его Думитреску.
— Я бы попросил вас разрешить мне отдохнуть немного на стуле. Я падаю от усталости. У меня что-то вроде ревматизма.
— Садитесь, — разрешил Думитреску и кивнул на стул.
Фэрымэ поклонился и, глубоко вздохнув, сел.
— Премного вам благодарен, — вымолвил он. — Я с самого начала заметил, что у вас доброе сердце. Вы очень похожи на одного моего доброго приятеля, некоего Доробанцу…
— Это к делу не относится, — оборвал его Думитреску. — Я вас спросил, что вам понадобилось у товарища майора Борзы. Вы начали издалека, но на мой вопрос так и не ответили.
— Понимаете, как раз об этом я и хотел сказать. Я сидел на скамейке перед домом номер сто тридцать восемь и вспоминал о нем, как он учился в моей школе по улице Мынтулясы. Там мне и пришло в голову: схожу-ка я посмотрю на него. Он многого достиг, теперь он майор… Побеседуем немножко, вспомним школу. Я поинтересуюсь, не знает ли он чего-нибудь о Ликсандру. Ведь в четвертом классе он сдружился с Ликсандру — водой не разольешь. Ликсандру этот тоже был странным мальчиком, мечтателем, своего рода поэтом. Учился он в четвертом классе, хотя было ему уже лет тринадцать-четырнадцать. Он поздно пошел в школу, потому что несколько лет подряд все болел. Но когда он попал в мою школу, то оказался блистательным учеником. Он мог бы за год пройти не два, а целых три класса, что, впрочем, он и сделал позднее, когда поступил в лицей… Вот я и хотел спросить господина майора, не знает ли он чего-нибудь о нем.
— Как, вы сказали, его зовут? — вздрогнул Думитреску, словно пробуждаясь от сна.
— Ликсандру. Георге Ликсандру.
— Так в чем же дело? Какое отношение он имеет к товарищу Борзе?
— Самое прямое, — заверил Фэрымэ, покачивая головой. — Они были как братья. Когда Ликсандру убежал из дому, Борза скрывал его. Конечно, не в своем доме, а в погребе на Майдане. Потому что, надо вам сказать, все эти мальчишки после случая с сыном раввина питали огромную слабость к заброшенным погребам и подвалам. В те времена перед Университетом был большой пустырь, который называли Майданом возле примэрии,[6]там были сложены каменные блоки, из которых после войны построили новое крыло университетского здания. Как сейчас вижу: огромные блоки из белого с голубоватым оттенком камня.
— Это к делу не относится, — прервал его Думитреску. — Вы что-то говорили о погребе, а также упоминали о тайне сына раввина. Какая здесь связь?
— А связь такая, что сын раввина исчез в подвале. Исчез бесследно. Будто сквозь землю провалился. Но я должен уточнить, что правда, то правда: этот мальчик, Иози, знал, что исчезнет. Он со всеми попрощался, всех обнял и потом бросился в воду. С тех пор его никто больше не видел.
— Что вы говорите?! Где это произошло?
— В заброшенном подвале неподалеку от Церкви-под-липами. Но для того чтобы вам все стало понятно, надо знать всю историю, а она очень длинная… Вы мне разрешите закурить? — попросил Фэрымэ.
— Пожалуйста.
— Я вам очень признателен, — поблагодарил старик, доставая из кармана табакерку. — Всю жизнь я был страстный курильщик, но теперь могу сказать, что бросил курить. Лишь изредка балуюсь. Я сам кручу папиросы, — пояснил он. — А вы, вероятно, не курите?
— Нет.
— И правильно делаете, — заметил Фэрымэ, — я слышал, что курение вызывает рак.
Заклеив самокрутку, он прикурил и жадно затянулся. Губы его тронула улыбка, и он мечтательно прикрыл глаза.
— Это длинная история, — заговорил он. — Чтобы в ней разобраться, следует знать, что все началось с Абдула, этого татарчонка, о котором уже шла речь. Как я говорил, его я видел за работой Он вошел в комнату, сел по-турецки, достал из-за пазухи нечто вроде кожаного кошеля и принялся бормотать на своем языке. И тут я увидел такое, чего не видывал за всю свою жизнь: я увидел, как мухи черным роем закружились над его головой и, когда они все собрались в один черный клубок, Абдул загнал их в кошель. Он закрыл кошель, снова спрятал его за пазуху и, улыбаясь, поднялся на ноги. Я дал ему монетку, и должен сказать, что целую неделю, но только ровно неделю, я не видел ни одной мухи в своей комнате. Они жужжали в коридоре, вились возле окна, но ни одна не решалась влететь в комнату. Через неделю Абдул явился за деньгами. А на следующий день, то есть на восьмой после его колдовства, комната наполнилась мухами, даже в большем количестве, чем раньше. Вполне понятно, что я снова позвал Абдула, чтобы избавиться от них. Так он приходил ко мне трижды, пока я жил на «Вилле Корнелия»… Алдя же подружился с Абдулом годом раньше. Потом я узнал от Ликсандру, что, вернувшись осенью в Бухарест, Алдя обладал секретом, который открыл ему Абдул. Насколько я понял, секрет этот состоял примерно вот в чем: если попадется какой-нибудь заброшенный подвал, залитый водой, нужно присмотреться, не обнаружатся ли там некие знаки, а если они обнаружатся, значит, этот подвал — заколдованное место, оттуда можно попасть в иной мир.
