«Да уж, этот любил похвастаться победами. Лишь бы языком молоть. Черт бы его побрал», — подумал лорд Питер. А вслух сказал:
— Это не единственный вариант. К примеру, он не оставил завещания?
— Оставил. Хотя ему и завещать-то было почти нечего. Его книги очень глубокие, у моего мальчика был такой блестящий ум, лорд Питер, но больших денег они не приносили. Он жил на скромное содержание, которое получал от меня, и на то, что зарабатывал статьями в журналах.
— Но ведь он должен был кому-то оставить свои авторские права?
— Да. Сначала он хотел оставить их мне, но я был вынужден сказать, что не могу их принять. Видите ли, я не одобрял его взглядов и потому посчитал, что не имею права благодаря им обогащаться. Права он завещал мистеру Вогену.
— О! А можно спросить, когда было составлено завещание?
— Оно относится ко времени его поездки в Уэльс. Думаю, что ранее он назначил наследницей мисс Вэйн.
— Наверняка! — воскликнул Уимзи. — Думаю, она об этом знала. — Мысленно сопоставив противоречивые факты, он добавил: — Но в любом случае вряд ли это была крупная сумма?
— Что вы, нет. Моему сыну едва ли удавалось получить со своих книг пятьдесят фунтов в год. Хотя я слышал, — заметил он, грустно улыбнувшись, — что после случившегося его новую книгу ждет успех.
— Вполне возможно, — согласился Уимзи. — Главное — попасть в газеты, а причины любезную публику не волнуют. И все же… хотя нет. Как я понимаю, он не мог завещать никаких личных денежных средств?
— Ни пенса. Моя семья, лорд Питер, всегда была небогата, как и семья моей супруги. Мы те самые церковные мыши, — сказал он, улыбнувшись этой невинной церковной шутке. — Если не считать Креморны Гарден.
— Кого, простите?
— Тетки моей жены, актрисы Креморны Гарден — в шестидесятые она была даже слишком известна.
— Боже мой, та самая актриса?
— Да. Но ее имени в нашей семье, конечно, никогда не упоминали. Никто не пытался разузнать, каким способом она получила состояние. Думаю, она была не хуже прочих, но нас в то время легко было шокировать. Мы не виделись с ней уже больше пятидесяти лет и ничего о ней не слышали. Она сейчас, должно быть, совсем впала в детство.
— Вот это да! Я и не думал, что она до сих пор жива.
— Жива, я полагаю, хотя сейчас ей, наверное, за девяносто. И Филипп, конечно, никогда не получал от нее денег.
— Что ж, значит, деньги отпадают. Ваш сын, случайно, не застраховал свою жизнь?
— Мне об этом неизвестно. Насколько я знаю, среди его бумаг не нашли полиса, и никто до сих пор не заявлял о своих правах.
— Он не оставил долгов?
— Очень незначительные. Неоплаченные счета в лавках и все в том же роде. Вместе не больше пятидесяти фунтов.
— Благодарю вас от всей души, — сказал Уимзи, поднимаясь. — Вы очень помогли мне прояснить картину.
— Боюсь только, вы не узнали ничего нового.
— Как бы там ни было, теперь я знаю, где искать не нужно, — сказал Уимзи, — а это поможет сберечь время. Вы страшно добры, что уделили мне столько внимания.
— Пустяки. Обращайтесь, если у вас еще возникнут вопросы. Я буду рад больше всех, если эту несчастную девушку оправдают.
Уимзи снова поблагодарил его и откланялся. Он уже проехал целую милю, когда в голову ему пришла запоздалая мысль. Круто развернув «миссис Мердл», он погнал ее обратно к церкви, где с некоторым трудом затолкал пачку казначейских билетов в ящик с надписью «На нужды церкви», после чего отправился в город.
Пока Уимзи ловко лавировал среди других машин в Сити, его посетила идея, и, вместо того чтобы поехать домой, на Пикадилли, он свернул на одну из улиц южнее Стрэнда, где располагался офис гг. Гримсби и Коула, издателей Филиппа Бойза. После недолгою ожидания его проводили в кабинет мистера Коула.
Мистер Коул, крепкий и жизнерадостный господин, был заинтригован, узнав, что знаменитый лорд Питер Уимзи интересуется делами не менее знаменитого мистера Бойза. Уимзи заявил, что, как коллекционер первых изданий, хотел бы приобрести все произведения Бойза. Мистер Коул сокрушенно ответил, что ничем не может помочь, и под воздействием дорогой сигары разоткровенничался.
— Не хочу показаться бесчувственным, лорд Питер, — сказал он, плюхнувшись в кресло. Три его подбородка образовали новые складки, и число их таким образом увеличилось до семи-восьми. — Но скажу вам по секрету, вот так умереть — это лучшее, что мистер Бойз мог для себя сделать. Все его книги были распроданы спустя неделю после того, как стали известны результаты эксгумации, два крупных тиража новой книги смели еще до начала слушаний по исходной цене в семь шиллингов шесть пенсов, а библиотеки так выпрашивали ранние книги, что пришлось переиздать всю серию. К несчастью, мы не сохранили набор, так что типографщикам пришлось трудиться день и ночь, но мы все-таки это сделали. Сейчас вот торопимся с переплетом книг за три шиллинга шесть пенсов, и есть уже контракт на издание за шиллинг. Честно говоря, в Лондоне теперь не достать первого издания ни за какие деньги. У нас самих остались только архивные экземпляры, но мы готовим специальное подарочное издание с ограниченным тиражом и пронумерованными экземплярами — на бумаге ручного отлива, с портретами, гинея за штуку. Это, конечно, не то же самое, что первое издание, но…
Уимзи попросил обязательно включить его имя в список желающих приобрести серию книг по гинее за штуку и добавил:
— Не правда ли, обидно, что самому автору уже ничего не достанется?
— Да, это очень печально, — согласился мистер Коул, сделав огорченное лицо — при этом от носа до губ прорезались две глубокие складки, стиснувшие жирные щеки. — Но еще печальнее, что мы уже никогда не дождемся от него новых произведений. Такой одаренный молодой человек, лорд Питер. Мы с мистером Гримсби всегда будем чувствовать пусть скорбную, но гордость за то, что заприметили талант, когда ни о каком денежном вознаграждении не могло быть и речи. До ужасного события это был чистой воды success d’estime.[34]Но если книга хорошая, колебаться из-за окупаемости не в наших правилах.
— И не говорите, — сказал Уимзи, — иногда бывает выгодно отпускать хлеб свой по водам.[35]Очень благочестиво, правда? Помните тот отрывок: «И да будут все, обильно творящие добро, обильно вами вознаграждены»?[36]Двадцать пятое воскресенье после Троицы.
