— Следовательно, — сделала вывод судья, — вы помышляли не только о самоубийстве. Вы жили с женой и детьми и знали, что скоро убьете их.
— Эта мысль приходила мне в голову… Но ее сразу вытесняли другие невыполнимые планы и неосуществимые идеи. Как будто ее и не было вовсе… Я так думал… Говорил себе, что делаю что-то совсем другое, не с этой целью, и в то же время… в то же время покупал пули, которые потом прострелили сердца моих детей…
Рыдания.
Он попросил упаковать все в два подарочных пакета, убеждая себя, что средства самообороны купил для Коринны, которая боится возвращаться одна поздно вечером, а глушитель и патроны — для отца, хотя тот почти ослеп и много лет не прикасался к своему карабину.
Пока он делал эти покупки, Флоранс пригласила на чашку чая двух подруг, чьи дети учились вместе с ее детьми. Она не откровенничала с ними, только — они уже не помнят, по какому поводу, — сказала вдруг, указывая на стоявшую на камине фотографию мальчика лет шести-семи: «Посмотрите, правда он лапочка? Смотрите, какие глаза. У человека с такими глазами в душе не может быть ничего дурного». В некотором замешательстве женщины подошли взглянуть и признали, что да, Жан-Клод в детстве действительно был просто лапочка. Флоранс заговорила о другом.
В четверг он ушел, как всегда, рано, чтобы по обыкновению перед лекциями в Дижоне заехать в Клерво к родителям. Встретившись у дома с их врачом, попросил его помочь выгрузить из багажника ящик минеральной воды. Он успел полистать, поднявшись в свою прежнюю комнату, старые конспекты по токсикологии и еще раз успокоил мать насчет банковских дел. Прокурор высказал предположение, будто в действительности он приехал, чтобы взять отцовский карабин, для которого приобрел накануне патроны и глушитель, но он это отрицает: нет, карабин он увез в Превесен еще прошлым летом, чтобы стрелять по мишеням в саду (никто из свидетелей его за этим занятием не видел). На обратном пути он позвонил Коринне и напомнил об ужине у Кушнера в субботу: она должна непременно быть. Потом он зашел к Ладмиралям отдать тапочки, которые Софи забыла у них вчера. Он говорит, что надеялся увидеться с Люком и признаться ему во всем, что уповал на эту встречу как на свой последний шанс, но, к сожалению, застал одну Сесиль, причем совершенно замотанную: одна их подруга рожала, и пришлось взять к себе ее детей. Он знал, что в пять пополудни не было никаких шансов застать Люка дома, зато наверняка можно было увидеться с ним в кабинете, но туда не зашел. Вечером, как и каждый вечер, он позвонил родителям, чтобы пожелать им доброй ночи.
В пятницу он отвез детей в школу, купил газеты и круассаны, вместе с соседом — тот вспомнил, что он был в прекрасном настроении, — дождался открытия аптеки. Получив свои барбитураты и купив жевательную резинку, якобы укрепляющую зубы, он встретился с женой в Ферне, у флористки. Они послали разродившейся подруге азалию с запиской, под которой оба подписались. Потом она побежала на курсы росписи по фарфору, а он зашел в супермаркет и купил две канистры и еще одну вещь, стоившую, судя по чеку, 40 франков. (Обвинение утверждало, что это могла быть скалка. Он же заявил, что покупал металлическую рейку, чтобы заменить сломанную перекладину стремянки, но ни рейку, ни стремянку найти не удалось.) Канистры он наполнил бензином на заправочной станции «Континент». Вернувшись домой к обеду, застал гостью — молодую улыбчивую блондинку, это была учительница Каролины. Шел оживленный разговор о пьеске, которую она хотела поставить с учениками, и о том, как бы достать побольше широких бинтов, чтобы они изображали мумии. Он, как всегда, готовый услужить, сказал, что может привезти сколько угодно из женевской больницы, и обещал не забыть. На завтра дети были приглашены на день рождения к их подружке Нине, дочке африканского дипломата, так что предстояло еще купить подарок. После уроков вся семья отправилась в Швейцарию выбирать конструктор лего в торговом центре. Они поужинали в кафе и вернулись довольно рано. Антуан и Каролина, уже в пижамках, рисовали картинки — тоже в подарок. Уложив их, Флоранс долго говорила по телефону с матерью: та была обижена, что ее не пригласили на свадьбу к одной родственнице. Она горько жаловалась на вдовью долю, на старость, сетовала, что дети ее совсем забыли. Ее настроение передалось Флоранс, и она, повесив трубку, расплакалась. Он подсел к ней на диван. Это последнее, что он помнит: сел рядом, обнял ее, стал утешать.
— Я не помню, — говорит он, — ее последних слов.
При вскрытии в крови Флоранс было обнаружено 0,2 грамма алкоголя, то есть, если она проспала всю ночь, то уснула почти пьяной. А между тем Флоранс никогда не пила — разве что немного вина за обедом по большим праздникам. Можно предположить ссору, начавшуюся со слов: «Я знаю, что ты мне лжешь». Муж уходит от ответа, жена настаивает: зачем он сказал, будто голосовал против смещения директора? Почему его нет в справочнике ВОЗ? Разговор идет на повышенных тонах, она выпивает, чтобы успокоиться, рюмку, другую, третью. И под действием алкоголя, к которому не привыкла, засыпает. Он не спит, всю ночь ломает голову, как ему выйти из положения, и под утро находит решение — наносит ей удар по голове.
Когда его ознакомили с этим сценарием, он ответил: «Если бы мы и ссорились, к чему это скрывать? Я все равно виновен, а это хоть что-то объясняло бы… было бы, наверно, не так дико… Я не могу с уверенностью сказать, что ссоры не было, но я ее не помню. Я помню картинки убийства, страшные, чудовищные, но эту — нет. Я не в состоянии сказать, что происходило в промежутке между тем моментом, когда я стал утешать Флоранс, и тем, когда я очнулся с окровавленной скалкой в руках».
Обвинение доказывало, что скалку он купил накануне в супермаркете, он утверждал, что она валялась в спальне: ею пользовались дети — раскатывали пластилин. Использовав скалку по другому назначению, он вымыл ее в ванной — тщательно, следов крови, видимых невооруженным глазом, не осталось — и убрал на место.
Зазвонил телефон. Он снял трубку в ванной. Приятельница, психолог из Превесена, спрашивала, собирается ли Флоранс вместе с ней вести субботний урок катехизиса сегодня вечером. Он ответил: нет, вряд ли, они собираются в горы, к его родителям, и останутся там ночевать. Он извинился, что говорит шепотом: дети спят и Флоранс тоже. Предложил разбудить ее, если это важно, но женщина сказала: не надо, не стоит, она проведет урок одна.
Звонок разбудил детей, и они прибежали в ванную. Их всегда было легче поднять в те дни, когда в школе не было уроков. Им он тоже сказал, что мама еще спит, и все трое спустились в гостиную. Он включил видеомагнитофон, поставил кассету «Три поросенка», приготовил каждому по чашке кукурузных хлопьев с молоком. Дети устроились на диване, завтракали и смотрели мультфильм, а он сидел между ними.
— Убив Флоранс, я знал, что Антуана и Каролину тоже убью и что сидение перед телевизором — наши последние минуты вместе. Я целовал их. Наверно, говорил какие-то нежности, что-нибудь вроде «я вас люблю». Со мной такое часто случалось, а они в ответ рисовали мне картинки. Даже Антуан, который еще писать толком не умел, мог накарябать: «Я тебя люблю».
