— Ну конечно, Кламм — представитель Замка, хотя и не единственный. Не вижу разницы, — Фрида недоумевала.
— Разница огромная! — возразил К. — Тот человек, о котором ты все время говоришь, за кого все время принимаешь меня, тот К. просто не мог иначе, ему необходимо было говорить о Кламме, когда он имел в виду Замок, потому что Кламм реально существовал. Кламм был материальным, у него было тело, которое можно видеть, голос, который раздавался, когда он звал. А вот слово «Замок», напротив, обозначает очень многое, как видимое, так и незримое. И потом, Фрида, из всего, что известно, можно сделать вывод, что тот, другой, человек, тот К., произнося имя Кламма, чего-то ждал от тебя, с одной стороны, как от бывшей любовницы Кламма, и при этом интересовался твоей косвенной связью с Замком, да-да, этого нельзя отрицать, а с другой стороны, потому что он познакомился с тобой как раз из-за Кламма, Замка и всего, что имело к ним отношение. Но в то же время тот К. только Фриду называл просто по имени, и для него только она была реальна.
— Ах, если бы и правда так, — вздохнула Фрида. — Но в твоих мыслях мое имя, как и многие другие имена, появлялось лишь вместо прямого именования Замка, в качестве его будничного и упрощенного обозначения... А почему ты предположил, что Кламм кого-то звал? Он и правда звал. Но, насколько мне известно, тебе никто об этом не рассказывал.
— Верно, — задумчиво согласился К. Что еще сказать, он не знал. Он снова принялся ходить по залу, передвинул спортивного коня, подергал канаты и кольца, прикрутил фитиль керосиновой лампы.
Тишину внезапно нарушил голос Фриды:
— Я никогда бы не позволила тебе уйти от меня.
К. был ошеломлен.
— Но ведь ушла — ты!
— Это только кажется, — возразила она. — В действительности, — и я уже тогда это понимала, — это ты сделал все для того, чтобы я тебя бросила, а не ты меня. На самом деле ты меня бросил, ты вынудил меня уйти своими частыми отлучками.
— Неужели это правда? — не поверил К.
— Да, — тихо ответила Фрида. — А я тебя действительно любила, больше, чем Замок, во всяком случае, не меньше.
— Любовь? — К. подхватил слово, точно поймав эхо, ненароком прилетевшее издалека, преодолевшее на своем пути множество преград, искаженное ими. — Любовь? Так это и есть любовь — собачья преданность, которую я столько раз замечал у всех деревенских, по крайней мере у всех, с кем успел познакомиться? Неведение, непонимание того, что является самым главным, и смиренная приверженность этому неведению, подобная покорности перед лицом стихии, когда бушуют бури или наводнения, палит зной или стоит трескучий мороз... Это и есть любовь?
— А что же еще — любовь, если не полная преданность? — сказала Фрида. — Конечно, со временем я догадалась, что ты не способен этого понять. Я не вправе упрекать, такой уж, видно, у тебя характер, и, наверное, твоей вины в этом нет. Но мне было больно, потому что я поняла все слишком поздно, хотя меня не раз предостерегали, особенно Гардена, хозяйка постоялого двора «У моста», она раньше других все поняла и пыталась меня предостеречь. В конце концов, я скрепя сердце, согласилась с Гарденой: да, ты не способен любить. Любовь — это преданность, — повторила Фрида.
К. долго молчал.
— Может быть, я не способен любить, — сказал он через некоторое время. — Вероятно, мне знакома лишь та выжидательная тишина, которая наступает после слов «я люблю тебя», лишь это бесконечное молчание, когда жизни еще нет или, напротив, прежняя жизнь обрывается[3]— не знаю. Тем хуже для тех, на чьей совести мое рождение, ведь они в ответе за то, что я существую. У меня всегда было собственное представление о том, что люди так легко, так просто называют любовью: тебя принимают целиком, тебе ни в чем не надо оправдываться, ты совершенно бесполезен для другого и все же любим.
Фрида посмотрела на К., подняв голову, в свете керосиновой лампы блестели ее белки. В ее глазах снег, — внезапно подумал К. Фрида печально вздохнула:
— Я всегда знала, ты меня не поймешь. Разве любящий не хочет быть для любимого всем? Быть полезным и нужным, готовым в любую минуту прийти на помощь, пожертвовать собой?
— Да, — сказал К. — Такова натура женщин. Готовность пожертвовать собой... Но ведь именно ею любовь опровергается. Самопожертвование означает, что любимый должен остаться в одиночестве, в результате жертвы возникает пустота. — К. помолчал. — Впрочем, человек всегда одинок. — С этими словами он отвернулся от Фриды и, подойдя к окну, стал глядеть в темноту. Скоро они лягут спать, улягутся рядом на этом дурацком мешке с соломой и все же не будут вместе. А потом начнутся его сны. В них появится Кламм или, быть может, Замок и он сам, и он опять будет добиваться ответа на свои вопросы; или приснится отец, который потребует ответа от него.
— Ложись, — сказал он Фриде. — Я пока не хочу спать. Надеюсь, это тебе не помешает.
Она безропотно повиновалась: встала, расправила мешок, постелила на него грубые одеяла и легла. К. остался у окна, по-прежнему глядя в темноту и размышляя об их странном разговоре.
Разве он хотел говорить о любви? Неужели он верит, будто, произнося какие-то слова, можно вернуть то, что исчезло? Безусловно, нет. Он одинок. Во всем, что вызывало размышления и вопросы, лишь это несомненно. Был одинок раньше, одинок и теперь. Сложив руки за спиной, беззащитной грудью повернувшись к темноте, он стоял у окна, за его спиной плыл тусклый свет лампы, слабо освещавший его и спящую женщину.
Но Фрида не спала. К. заметил, что она лежит совершенно неподвижно, не шевелясь и не поворачиваясь во сне, как обычно спящие.
— Не хочешь — не спи, — сказал он. — Просто, я подумал, ты устала.
— Устала, — Фрида вздохнула, словно хотела сказать: «устала до смерти». — В этот раз все кончилось, даже не начавшись, и ты ничего не узнаешь.
Он сел рядом с ней и начал массировать ей плечи, как тогда, раньше, она массировала его.
— Иногда мне кажется, что ответ я уже знаю. Страшный ответ... — сказал К. — Почему же ты не спишь, если устала?
— Но и ты не спишь, — ответила она. К. засмеялся. Она спросила, как его голова, не болит?
— В тишине почти не болит.
— Тогда лучше не разговаривать.
— Нет, отчего же? Тебе, наверное, хочется поговорить?
— Мне не дает покоя наш разговор. Любовь для тебя и в самом деле всего лишь слово, за которым не следует ничего, кроме новых слов? Вот сейчас ты массируешь мне плечи, а раньше только Гардена, хозяйка постоялого двора, так обо мне заботилась, даже мать никогда не массировала. Почему ты это делаешь?
— Мать? — К. был застигнут врасплох. Он вдруг с удивлением подумал: странно, Фрида, хрупкое и вместе с тем полное силы создание, не какое-то порождение Замка, родилась от обычных человеческих отношений, у отца и матери.
