— Мир полон убийц, которые не внушают страха. Соседи, отцы семейства… Все они — вне подозрения.
Я стала рассуждать вслух:
— Разве так трудно перенести тяжесть развода? Я хочу сказать, неужели надо обязательно убивать?
— Ты что, не читаешь газет? Каждый день где-нибудь находится человек, который убивает всю семью.
— Верно, и в конце концов не выносит угрызений совести и убивает себя. А Латтиче жив и здоров.
— Джорджиа, оставим шутки. Нам приходится постоянно допрашивать людей, для которых важна только власть. С ее помощью они подавляют других. Люди много лет живут с одним и тем же человеком, засыпают вместе, встают. Потом неожиданно этот человек становится их ненавистным врагом.
Я хотела ему сказать, что мне это известно: я достаточно наслушалась о подобных людях.
— Но ведь у Латтиче есть алиби, — вместо этого ответила я.
— Но у него имеется и отличный мотив, если дело только в этом.
Кто-то позвал Бруни.
— Извини, мне надо идти, до скорого.
В шесть минут первого я вошла в бар «Энцо», где у стойки меня ждала Лучиа Толомелли с видом человека, который уже все понял. Мой взгляд служил ей дополнительным подтверждением.
Мы сели за угловой столик, я заказала ей кофе, а себе — аперитив кампари. Осталось сделать самое трудное: достать из папки эти чертовы фотографии и отдать их ей.
Лучиа извлекла фотографии из пластикового конверта и стала смотреть, осторожно кладя их на заляпанный стол, чтобы не испачкать. Горько усмехнувшись, она сказала: «Я была права».
Я, как сфинкс, оставалась невозмутима, попивая кампари.
— У меня двое детей. У вас есть дети?
— Нет. — Я чуть было не сказала «к счастью».
— Что мне делать? Бросить его или продолжать этот фарс?
Я разглядывала развешанные на стене фотографии с состязаниями по бильярду.
— Больше всего меня мучит то, что из всех женщин он положил глаз на мою кузину, — добавила она сдавленным голосом.
Я избегала ее взгляда.
— В семье такое часто случается.
Лучиа заплакала, я переставила стул, чтобы закрыть ее от любопытных взглядов, и начала нести обычную в таких случаях чушь: что слезы облегчают, что она только что получила обухом по голове, но это еще не конец, возможно, Альфио одумается, а может, она встретит кого-то еще.
Она с силой тряхнула головой, и у нее из носа потекло.
Я подняла чашечку с кофе, так и оставшимся нетронутым, и дала ей салфетку, лежавшую на блюдце. Поблагодарив, она громко высморкалась, затем открыла сумочку и достала бумажник. Я встала, мне больше нечего было сказать.
Вот они, чувства, черт возьми: она шмыгала носом, куталась в свою шубку бордового цвета, и ей с трудом удавалось держать себя в руках.
— Ваши деньги. Или вы предпочитаете чек?
— Неважно.
Улыбнувшись, она кивком указала на мой покрасневший глаз.
— Вам следует показаться врачу.
Я тоже улыбнулась, потом подошла к стойке бара, расплатилась и подождала, пока она уйдет.
Пообедав в баре «Энцо» тостом с ветчиной и пепси, я, не слезая с табурета, пролистала газету до предпоследней страницы, где был гороскоп. Прочитав несколько строк, я проворчала «Сплошная чушь». Когда я оторвала глаза от газеты, увидела, как в бар вошел двойник Альваро Дзинкати: та же улыбка, та же прическа. Но это был не он, и я облегченно вздохнула.
В течение шести месяцев, пока длилась наша история, Альваро Дзинкати звонил по ночам, приходил, мы занимались сексом и делали это довольно хорошо. Нас объединяло несколько прочитанных в юности книг, пара рок-групп шестидесятых годов и бездонный желудок. Он, как и я, умел завирать.
— Я пью только тогда, когда у меня жажда, — говорил он.
Нечто подобное с видом превосходства я говорю своему отцу. Однажды Альваро перестал звонить мне, просто перестал и все тут, не дав никаких объяснений. Да, в общем, никакие объяснения и не требовались. О своей жене и двоих детях он говорил, как о решенных вещах, которые будут навсегда запечатлены на фоне собаки и небольшой виллы на цветной фотографии размером тринадцать на восемнадцать, выставленной на письменном столе в его адвокатской конторе. Со мной он смущался, вел себя, как мальчишка, поверял мне забавные истории из своего детства и отпускал фразы типа «Ты не прочь провести выходные в Вене или Париже?» Мы никогда не были ни в Вене, ни в Париже, мы даже не были в ресторане, мы ни разу не покинули мой дом Я снова представила его обнаженным, вспомнила его крепкие, мускулистые ноги со светлыми волосами, его белозубую улыбку и широкие ноздри, которые обнюхивают тебя, как первобытное создание.
Однажды вечером он должен был прийти ко мне, но так и не появился, и больше мы не встречались.
Будь я одной из тех, кто считает, что достаточно написать письмо, я бы ему написала. Но в таких случаях письма — сущая ерунда, о чем потом сожалеешь. Ты изливаешь в них душу, и оттого, что отправил их, не получаешь никакого облегчения. Ни у одного любовника, который тебя бросает, не возникает желания ответить тебе даже по телефону. Какой смысл звонить тому, кто решил раствориться в тумане? Естественно, пару недель я провела в ожидании телефонного звонка. Мой дом превратился в зал ожидания. Я не верю тем, кто говорит, что они никогда не ждут. Мы все и всегда чего-то ждем.
Я остановила взгляд на знаке Тельца: Альваро родился 16 мая. Совет на день:«Проведите вечер в семье, в последнее время вы пренебрегали вашими родными». Решив, что у него наверняка есть другая любовница, я рассмеялась и закрыла газету.
В баре было полно всяких людей, обедавших стоя, прежде чем вернуться в офис к аквариуму с красными рыбками и к металлическому письменному столу с деловыми бумагами. Здесь толпились вездесущие бездельники, форменные менеджеры, уличные торговцы очками и зажигалками; люди с дряблыми и удрученными лицами, с безразличием здоровающиеся друг с другом, пропыленные пенсионеры, читающие газеты, девушки, которым так же легко сдерживать себя, как и стоять на головокружительных шпильках Повсюду слышался смех. Я вышла.
В восемь шестнадцать я вошла в кабинет зубного техника Альвизе Лумини.
Он открыл дверь и сразу сказал, что у него мало времени, так как с минуты на минуту должен прийти пациент. При этом ему никак не удавалось застегнуть пуговицы на своем белом халате. Он провел меня в небольшой холл, где стояли четыре стула, деревянный топчан, стол, заваленный старыми журналами, а стены были совершенно голые. Под внешней веселостью угадывалось скрытое беспокойство. Он сел на топчан и занял почти все пространство, но буквально через секунду вскочил и раздвинул жалюзи, чтобы стало светлее.
— Я провела кое-какое расследование и должна сказать, что Сирена, ваша Сирена…
