Говоря это, она гладила своими клешнями его руку...
Ольга сказала Линецкому, что ей нужно с ним о чём-то поговорить, предложила встретиться в посёлке, в баре «Малибу».
— А почему мы вместе не можем туда пойти?
— Я не хочу, чтобы Вера знала. Она собиралась сегодня идти к знакомым в Тихую Бухту, вот мы в это время и встретимся. Скажешь, что тебе нужно звонить...
— Да я найду что сказать.
— Вот и прекрасно.
— Вера очень чистый человек, — сказала Ольга, когда Линецкий пришёл в «Малибу» и сел за столик. На Ольге было алое платье — кусок материи, завязанный на теле подобно огромному пионерскому галстуку. Чёрные волосы — причёска каре. Из-под чёлки сверкали маленькие сердитые глазки...
— И очень хрупкий, — сказала Ольга, выпуская дым. — Она живёт в своём мире... И ей этот мир необходим, как улитке раковина, понимаешь? А ты можешь на неё наступить, как ты вообще наступаешь на улиток.
— Почему ты решила, что я наступаю на улиток?
— Потому что один раз ты это сделал при мне. Вчера, когда мы возвращались с концерта. Ты просто даже не заметил, ты не услышал хруст. Вокруг было много других звуков...
— Но это же случайно.
— Случайно, да... Я просто боюсь за неё, понимаешь? Поэтому я хотела тебя попросить: если для тебя это просто так, развлеченьице, остановись, пожалуйста. Оглянись — вокруг столько женщин...
— Я подумаю над твоими словами, — сказал Линецкий. — А ты не возражала, когда Переверзев посылал её меня лечить?
— Нет, она ведь просто хотела тебе помочь. У неё очень сильная аура. Ты разве не почувствовал?
— Но при этом хрупкая оболочка?
— Может быть, именно поэтому... И вообще, я ведь не знала, что она тебя будет именно так лечить...
— Но догадывалась... — неожиданно мягко сказала она после долгой паузы. — Смотри, смотри, сейчас дождь пойдёт.
Линецкий оглянулся и увидел, что за дверью выросла водяная стена. Он заказал два стакана портвейна и подумал, что сейчас они разговорятся о чём-то другом, но струи дождя были гулкими и обладали такой притягательной силой, что они пили молча, глядя за дверь. Ольга сворачивала самокрутку, Линецкий подумал, что Вере тяжело было бы проделать такую же манипуляцию... Он не знал, что ответить Ольге. Она напоминала рассерженную перепёлку, которая пытается отвлечь от своего гнезда непрошеного гостя... Там, в гнезде — Вера, её щупальцы... Странными были тактильные ощущения, которые они вызывали, Линецкий даже не знал, с чем их сравнить... С проползновением по коже... Улитки? Он подумал, что Ольга сейчас перетягивает невидимый канат, который проходит сквозь него... То, что она была «левшой» — так называли себя эти лесбиянки, — не должно было сбивать с толку. Вера тоже ведь начала с деклараций... Он подумал, что с этим у них у обеих не всё так определённо... Наверняка... То есть да, конечно, любят друг дружку, но это не мешает им изредка затягивать к себе на дно особь противоположного пола... Для разнообразия, что ли... Вера сказала, что мужчины у неё были не раз, не только отец ребёнка... Но что Линецкий был самым горячим... Тридцать девять градусов всё-таки... На следующее утро, правда, остыл... Но ещё несколько дней продолжал совершать фрикционные движения... Они снова и снова сплетались в причудливые узлы... Он замирал в ней, казалось, что они превращаются в двуполого октопуса, о котором он читал в «Science»... Живёт на страшной глубине, как светящиеся рыбы... Или даже ещё глубже... И он не давал себе надолго замирать, он снова начинал двигаться, трепыхаться... Не раз на них при этом падала палатка, они лежали в мешке, с притворным ужасом ожидая, что сейчас придёт великан Ю, описанный Чжуан Цзы — это Вера в одно из падений вспомнила, — взвалит их на плечо и унесёт в мешке палатки на рыбный базар, или на птичий рынок...
Это были странные дни... Иногда ему казалось, что он это делает просто, чтобы доказать ей, что она такая же, как и все... Но для таких доказательств — они соединялись по пять раз в день, да и в остальное время представляли собой колебательный контур — лаская друг друга тут и там... Одного гуманизма для этого не хватает... Тут что-то другое... Что? Линецкий точно не знал... Но догадывался... Что ни о какой любви здесь не может идти и речи... Что-то отталкивало его от Веры, даже не её раздваивающиеся стопы, что-то внутреннее... Какая-то скучная тайна... Так что он ничего не мог Ольге возразить, когда она упрекала его в несерьёзности... Тем не менее, все эти дни Вера вызывала постоянное желание, это был парадокс...
Впрочем, парадокс был не такой уже и новый... Лёжа в этом состоянии, переплетённый странно кончающимися конечностями... Линецкий вдруг подумал, что его собственное либидо было подобно компасу... Он ведь и в зрелом возрасте так и не научился узнавать заранее, с какой женщиной ему будет хорошо, а с какой лучше ограничиться лёгким флиртом... Раз на раз не приходился... Примерно через раз это происходило... А потом — снова стрелка, дрожа, торчала в направлении севера... И он полз туда — когда женщина своим вектором соответствовала... А если нет — член не вставал... То есть указывал на самом деле в другую сторону... Благодаря этому Линецкий полз по-пластунски всю жизнь в одном и том же направлении... (Он вспомнил и то, как совсем недавно ползал по газону в спальнике... С дочерью полка... Это казалось наглядным доказательством его геополовой теории.)
Так он приполз к Вере, с которой вот уже который день творится что-то странное... Не имеющее никакого отношения ни к любви... С одной стороны... Ни к гуманитарной миссии, с другой...
Он вспомнил статью в «Science», которая называлась «Конец обезьяньего театра»... Шопенгауэр называл секс «обезьяньим театром»... Статья была посвящена новой тогда «виагре»... Утверждалось, что теперь, после её изобретения, театр закроется...
«Может быть, и так, — думал Линецкий, — цирк уехал, клоуны остались... И я — один из них...» Он никогда не пробовал таблетки... Просто полз всё время в одну сторону...
«И всё-таки это лучше, чем каменные гениталии, — думал он, — пятого мыса... Или четвёртого... Можно ведь было и в такое упереться, если всю жизнь ползти в одном направлении... Если моё либидо действительно было связано не с животным магнетизмом женщины, а с её расположением... И не столько даже ко мне, сколько по отношению к полюсам Земли... Так лучше уже пусть будет живая Вера, — говорил себе Линецкий, — во всяком случае, пока суть да дело... Не такой уж я „мужчина лёгкого поведения“... Но так получается, что теперь делать...»
Плавали они тоже вместе, и ночью в воде он иногда думал, что это уже не шутки... Она оплетала его, когда они плыли далеко от берега... Она была выше его чуть ли не на голову и длиннее во всех направлениях... Линецкий чувствовал себя в воде особенно маленьким и беззащитным, ему казалось, что Вера в конце концов в буквальном смысле утянет его на дно... Но каждый раз они чудесным образом оказывались на берегу... Сидели у костра... Переверзев молчал, Ольга тоже, было такое впечатление, что все что-то понимают, что-то уважают, чему-то отдают должное... Это отношение окружающих раздражало его... Хотя он же сам послал Переверзева подальше, когда тот в самом начале предложил что-то совместное... «Не строй из себя группенфюрера», — сказал он, и Переверзев, пожав плечами, отвалил... А потом вдруг — монолог Ольги в «Малибу»... На который Линецкий смог только — в свою очередь — пожать плечами...
