— Ладно, ладно, ребят, успокойтесь, — говорит он им. — Давайте поможем Генри подняться.
Гарри, Джеймси и Маус поднимают меня за руки и сажают на стул. Арчи подкатывает ко мне с банкой газировки, с пшиком открывает ее и протягивает мне.
— Спасибо. Что у меня на голове? — с беспокойством спрашиваю я у них. Мне сейчас очень нужен прямой и честный ответ.
— Все нормально, — отвечает Маус. — Волосок к волоску. И все же, думаю, не стоит больше тебе показывать обложки с альбомов.
— Тогда я их у тебя куплю, — говорю я. — Буду на них любоваться перед сном.
— Генри, я не хочу быть в ответе за твои отрубы, — возражает мне он.
— Клянусь, это только по первому разу. Продай, прошу тебя. Умоляю.
— По первому разу? На той неделе ты точно так же грохнулся, когда я показывал другие обложки. Кроме того, это вещи коллекционные. Стоят, наверное, целое состояние, — заявляет жадный до баксов Маус, мгновенно превращаясь в торгаша, который всем своим видом хочет сказать «сколько предлагаешь».
— Я дам два бакса за все четыре.
Маус смеется:
— Да ты что, а может — шестнадцать за все?
— Четыре бакса, — повышаю я цену.
— Восемь, — отвечает Маус.
— Шесть.
— Семь.
— Согласен. Карран, заплати ему, — говорю я.
— Дайте-ка я вам еще кое-что покажу, ребята, — говорит Маус, загребая денежки Гарри. И ведет нас в дальний угол магазина, где вдоль стены стоят в ряд электрогитары. — Вот, только что получил этих деток. Это Фендер, вишня, юзаная, струны перетянуты, пара царапин сзади. Это соло, тридцать баксов. А вот фоновый бас, точь-в-точь как у Пола Маккартни, только не настоящий Хофнер. Тоже юзаная, перетянутая и поцарапанная, тоже за тридцать баксов. А это ритм, с автографом брата второй жены Тайни Тима: сорок баксов. С этими тремя гитарами вы, ребята, в одной барабанной установке от создания самой настоящей группы. Сто баксов всё вместе, но я уступлю за девяносто пять, без налогов.
— Нет, спасибо, не сегодня, — говорит Гарри. — Мы насчет группы для Генри на завтра. Хотим уточнить: готовы они завтра прийти и сыграть, не передумали?
Маус играет на саксе в большой группе, которая исполняет всякое дерьмо вроде Томми Дорси, музыки из телешоу и баллад Синатры. К чести Гарри нужно сказать, что это он с ними договорился на завтра.
— Мы придем, — говорит Маус. — Генри по-прежнему собирается петь «Далеко за синим морем»?
— Да, а как же, — отвечает Гарри. — А вы-то ее играете?
— Такое дерьмо мы и во сне сыграем, — хвастается Маус.
— Отлично, — говорит Гарри. — Во сколько вы появитесь?
— В восемь сорок и к девяти состроимся. Пойдет?
— Все слышал, Генри? В девять вечера, согласен? — спрашивает меня Гарри.
— Да, любое время покатит, — говорю я ему.
Маус скрещивает руки на груди и украдкой косится на меня, пока я причесываюсь.
— Любуешься моей красотой? — интересуюсь я. — Не хочешь фотку на память?
— Нет и нет. А движения для песни уже отработал?
— Угу. Репетировал каждый вечер, — говорю я.
— Ты и правда собираешься завтра сделать предложение этой детке?
— Ага.
— Еще раз — как ее зовут? — с улыбкой спрашивает он.
— Грейс Макклейн.
— Очень похоже на то, как я сам делал предложение, — говорит Маус, беря в руки акустическую гитару без струн. С мявом выскакивает его кошка Диззи. — Вот ты где, Диззи.
— Ты делал предложение? Никогда не видел твою жену, — говорю я.
— Потому что она ушла от меня десять лет назад, когда тебе было сколько? Три? Четыре?
— Три, — отвечаю я. — Прости, что спросил.
— Нет, все путем, — говорит он. — Мы с ней десять лет прожили до того, как она ушла. И надо сказать, эти десять лет были лучше некуда. Если точнее, то девять.
Он улыбается — печальной, но какой-то светлой улыбкой — и берет свою струнную акустику. Усаживается на прилавок рядом с Диззи и поет ей битловские «Восемь дней в неделю», тихо так, мягко, — а мы все стоим и смотрим на него, и нам радостно.
— Маус, а как ты делал ей предложение? — прослушав песню до конца, спрашивает Гарри.
— Я целиком проиграл на саксофоне альбом «Love Supreme» Джона Колтрейна у нее под окошком, — говорит Маус, глядя в окно магазина так, будто его предложение — сцена из фильма, а окно — экран в кинотеатре. — Сыграл, наверное, раз десять подряд, а она просто сидела на подоконнике и смотрела на меня.
— А как ты перешел от игры к предложению? — спрашивает Бобби.
— Ее отец запихал грейпфрут мне в саксофон, и тут я сделал ей предложение. Он сказал О нет, а она сказала О да, и через три месяца мы поженились и жили счастливо девять лет.
— А что потом пошло не так? — спрашивает Гарри; для него не существует вопросов, которых нельзя задавать.
— Да все не так. Или ничего? Не знаю. Любовь — это загадка. Вот суть сегодняшнего урока.
Он отставляет гитару и берет Диззи на руки. Диззи издает полумяукающий-полуурчащий звук, как будто только что слопала птичку в один присест.
— Мне жаль, что так вышло, Маус, — говорю я ему.
— Спасибо. Всё в норме. Всё зашибись. Хотите, сыграю что-нибудь из Хендрикса?
Мы хором кричим да.
— Отлично. Подождите, сейчас вернусь, — говорит он нам.
Маус исчезает в задней комнате и вскоре возвращается в своем суперменском прикиде, как в рекламе, но волосы по-прежнему зачесаны набок. Он проходит вглубь магазина, где есть маленькая сцена и на стене, затянутой черным бархатом, висит неоновая вывеска с надписью МАУС. Он щелкает выключателем, чтобы зажечь имя на стене, потом с нарочитым акцентом, прямо как у Хендрикса, спрашивает в микрофон: «Как у нас настроение сегодня вечером?», будто нас здесь не четверо, а все сорок тысяч. Мы беснуемся, и Маус говорит «хорошо», точь-в-точь как Джимми. Берет стоящую у бархатной стены гитару с декой в форме V и включает ее в сеть. Слышится треск и жужжание. Он продевает голову в ремень, пробует струны и винтит колки туже некуда.
Потом он отступает вглубь сцены, бешено долбя пальцами по струнам — кажется, будто в магазин въехал чудовищных размеров грузовик с космическим глушителем, из которого доносится неплохой блюз. Маус рвет тему так, словно его ужин поставлен на карту, совершенно не попадая в ноты и совершенно не парясь по этому поводу. Он играет соляги, стоя на коленях, и заканчивает, уже играя у себя за спиной. За все это время не бросив на нас ни единого взгляда. Звук еще доносится из усилителей, а он кидает гитару на сцену и удаляется в заднюю комнату, а мы бесимся и шалеем от восторга.
