Прибежавший назад к Дорошенко начальник охраны нес ерунду и осмеливался кричать на своего шефа. Дорошенко несколько минут пытался узнать от него нужную информацию. Наконец, он понял, что и Виктор, и нападавший убиты. Но чтобы узнать то, что ему было нужно, пришлось выслушать от запаниковавшего идиота еще многое. Что это наверняка российский след, потому что в ударившей машине нашли Сергея. Что шефа предупреждали: нельзя принимать на работу москалей. Что это был последний у них москаль, потому что он лично его расстрелял, и ни одного больше не возьмет на работу. Что побили его «гарных» ребят. И что надо троих переломанных хлопцев быстро везти до больнички в машине Дорошенко.
Дорошенко приказал ему вызвать другую машину, оставить человека решать проблемы, а к нему загрузить убитого Виктора и ехать домой. Но этот хохол, которого Дорошенко раньше считал человеком, оказался кретином. Он не слушал приказы и требовал, чтобы шеф вылезал из машины.
Дорошенко защелкнул двери и нажал на газ. Он уже знал, куда направляется. Он ехал в Польшу. Поляки давно смеялись над его гопниками и предлагали им замену из ребят, подготовленных в специальных лагерях на своей территории, и суперпрофессиональных инструкторов, работавших в спецслужбах. Пришло время с ними согласиться.
По дороге Дорошенко несколько раз набирал номера супруги и своего надежного помощника, на пару с которым дружил с американцами. Среди разных поручений Дорошенко попросил помощника организовать похороны Виктора, дал подробные инструкции, что надо сделать и кого на них пригласить, назвав адреса матери Виктора и его сына, которым приказал еще выделить денег.
Хотя Дорошенко уже посчитал, что служба Виктора стала ему не нужна и что провидение вовремя избавило его от необходимости тяжелых объяснений со старым солдатом, легкая грусть по нему оставалась. Дорошенко и не стремился прогнать ее от себя. Все равно чем-то надо занимать себя в пути, почему бы не вспомнить о былом, чтобы еще раз удивиться, с каких низов и до каких высот вознесла его судьба?
Дорошенко вспомнил голодные студенческие годы, когда вместе с Виктором и другими друзьями распространял антисоветскую самиздатовскую пропаганду и бегал по кухням и лесам, проникаясь бандеровскими идеями. Он вспомнил, как первый из бегунов усомнился в справедливости националистической риторики и понял, что все это развод для дураков, но что если к этому относиться как к игре, то она может дать ему власть над доверчивыми слабаками и деньги, – то, от чего сладко ныла душа. Он вспомнил, как удобно прицепил к себе Виктора, и как тот верно служил ему почти пятнадцать лет. Он вспомнил, как Виктор вытаскивал его из развалин в Грозном и как подставлял себя за него под пули, когда они водили караваны из Грузии.
Для Дорошенко было неоспоримым фактом, что в умственном отношении он стоит выше Виктора. Уже то, что Виктор посчитал игру в национализм борьбой за справедливость и целью своей жизни, говорило о его аналитических способностях. Но он был честен, предан ему и силен духовно и физически. Люди нижнего уровня с такими качествами очень редки. У Дорошенко он такой был один. А ведь они иногда очень нужны лидерам, чтобы помочь ускользнуть от противника, который мыслит не игровыми мерками и в силу своего примитивизма может загубить не только выигранную партию, но и игрока.
Кровь и убийство игрока были не по правилам. Игрок же мог делать с человеческими фигурами в партии, что хотел.
Этот свой тезис Дорошенко проверил на практике. Он убил несколько человек, когда воевал в Чечне, просто так, из игрового любопытства и проверяя вероятность раскаяния, о котором читал в детстве. Как он и думал, книги лгали. Раскаяние соответствовало цене фигуры на игровой доске. Поскольку он убивал фигуры ничтожной цены, то и раскаяние за убийство задевало его ничтожным образом.
Был в жизни Дорошенко еще один человек нижнего уровня, которого он искренно хотел прицепить к себе, – Ваха. То, что Ваха – чечен, а не хохол, Дорошенко не заботило. Но судьба убрала Ваху, да еще руками Виктора, что было вдвойне обидно. За больше чем десять лет добросовестной службы у Дорошенко было крайне мало поводов ругать Виктора. Убийство Вахи было одним из них.
Виктор был зол на Ваху, из-за добросовестной работы которого три отряда сидели в землянках без боеприпасов и денег, несли большие потери и не помогали в борьбе с проклятыми «москалями». Виктор считал, что с Вахой уже нельзя договориться. Это еще один признак низших: они спешат махать кулаками после неудач вместо того, чтобы отряхнуться и договариваться дальше.
Дорошенко тоже не ожидал, что Ваха, согласившись на встречу, откажется от зеленого миллиона и от трудно доставшейся информации об убийце его отца просто за то, чтобы пропустить два каравана. Никогда не знаешь, чего ждать от примитива. Но в любом случае Ваху нельзя было убивать, а надо было работать с ним дальше и договариваться. Игра не заканчивается с гибелью каких-то там трех отрядов. И даже с потерей территории. Пока в массах живут сумасшедшие идеи, найдутся и другие отряды, и другая территория, и возможность реванша. И для настоящего игрока в любом случае найдутся деньги. Вот чего Виктор никогда не понимал. Вот почему его борьба – это смерть, а игра в его борьбу – деньги и власть.
А Виктор тогда схитрил, когда убивал Ваху. Дорошенко мог поклясться, что Ваха не напрягал ногу и не дергал рукой. Значит, Виктору это привиделось. Или он захотел так увидеть, и ему привиделось. Или он просто схитрил, не понимая, что перехитрить Дорошенко ему не дано.
Дорошенко пересек границу с Польшей. Совесть его успокоилась, и Виктор с Вахой ушли в глубины памяти к другому отработанному им материалу.
А, впрочем, Дорошенко уже давно забыл, что такое совесть и многие другие понятия, дающие душе связь с богом.
Дорошенко любил говорить высокие слова с трибуны. У него хорошо получалось говорить, и многие люди любили его за это.
Смыслы высоких слов Дорошенко забыл и не хотел вспоминать. Его бог помогал ему и без высоких смыслов».
* * *
– Теперь все, – облегченно выдохнула Марина. – Как говорится: «Вот и сказке конец, а кто слушал – молодец».
Переварив присказку, ребята стали приставать к девушке: так быль она им рассказывала или сказку?
– Это и быль, и сказка. Но разве это важно? – спросила она самого активного приставалу, Тагира.
– Конечно, важно, если так было, – удивился ее непониманию Тагир. – А если не так было, зачем рассказывать?
– Но подумайте, ребята, разве человек может знать, как было? А тем более рассказать, как было? Один бог это знает, а человек всегда знает только часть правды. И все равно мы рассказываем. Мы рассказываем не для того, чтобы учить, а чтобы самим понять малую частичку правды. Потому что если сами не поймем, то и учиться нечему. Зато, когда сложим много таких частичек, то и всю правду откроем. «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок».
Душа Марины пела. Такой тяжелый труд она взвалила себе на плечи, и у нее получилось его закончить. А еще получилось расшевелить ребят. Они думали. Они сомневались. Они рассуждали. Они молодцы. И она молодец.
