«Стояла ночь, каких бывает всего несколько в летнюю пору, ночь, когда по берегу реки бродят серые волки, когда за собором прячутся гномы, ночь, когда можно набрать в бутылку светлячков и завалить на сеновале дочку церковного сторожа, украсть кур и кроликов, нажить геморрой, промочить подошвы...»
«Начало июня, несколько месяцев после смерти папы. Альдерик будит меня в маленькой комнатке на чердаке отеля «Канада». Он трясет меня за плечо:
—Одевайся без разговоров и за мной!
Я еще никогда не видел его таким торжественным. У него глаза навыкате, неподвижный взгляд, как будто он следит за огненным мечом архангела. Он опирается о дверной косяк, поджидая, пока я зашнурую ботинки. С него течет пот, как с толстяка, а меня знобит: мы с ним явно не в одной и той же фазе. Я натягиваю шерстяной свитер, он ведет меня по коридору по направлению к задней двери. Снаружи воздух влажен, как мокрый слюнявчик. Альдерик смотрит на меня и говорит:
—Поклянись, что сделаешь все так, как я скажу.
—Если угодно...
—Говори: я клянусь.
—Ну, я клянусь.
—Именем моего отца.
—Именем моего отца.
—С этого момента и до того, как я тебе разрешу, ты никуда от меня не уйдешь, ты должен слепо следовать за мной, а я отвечу на твои вопросы позже, обещаю.
—На кого мы идем охотиться?
—Франсуа, то, о чем я тебя прошу, серьезно, это важно, так что будь любезен закрой-ка пока свою варежку.
—А нельзя было подождать до завтрашнего утра?
—Нет. Так написано: нужна превосходная ночь. Эта та самая, иди сюда.
Альдерик устремляется к изгороди, к которой прислонены два велосипеда, он садится на один их них, я следую за ним на другом. Для человека своего возраста он резво крутит педали, напевая какой-то церковный гимн. Мой дед хоть и с пузцом, но спортивный. Мы выруливаем к железной дороге Сеннвиль, под мост. Альдерик пересекает деревню, затем поворачивает влево на неизвестную мне тропинку. Не так-то легко удерживать равновесие между камнями и кочками, мы едва освещаем себе путь карманным фонариком на магните, пристроенном в глубине корзины на его велосипеде, который сейчас замедляет ход. До меня наконец доходит, почему он весь в поту: ему нужно было найти тропинку заранее, прежде чем поехать за мной. Я начинаю зевать, мне тоже жарко, мне хочется на ходу снять свитер, но колесо натыкается на какой-то корень, я падаю, царапаю руки и даже щеку. Альдерик буквально просиял при виде крови. Как будто это доброе предзнаменование, еще бы чуть-чуть, и он бы возблагодарил Господа Иисуса. Мы уезжаем. Сотней шагов подальше тропинка выходит на мягкую глинистую почву, которая легко пристаёт к подошвам.
—Раздевайся.
—Совсем?
—Сложи вещи в корзинку.
Он тоже раздевается, и вот мы оба голые, как пятигрошовые свечи, пальцы ног растопырены на свежей глине. Тот еще пейзажик! Альдерик походкой епископа направляется к поваленной вдалеке омертвевшей березе. Глина все жиже и жиже, затем она превращается просто в воду, вода холодная, вот она мне уже по колено, я слышу кряканье уток во тьме, впервые в жизни я иду на охоту с голыми руками, в общем-то можно было бы и побраконьерствовать, возьми я с собой лук и стрелы. Местами вода потеплее, и тогда чувствуешь, как проскальзывают между ног пиявки и головастики.
Альдерик нырнул, он плывет со скоростью Джонни Вейсмюллера[63], спасающегося от крокодила. Я догоняю его, он плавает как бог, голова над водой, а у меня ноют руки. Лишь бы ему не пришло в голову пересекать реку в Оке или пусть хотя бы на спине, не брассом. Дедуля, у меня нет твоих сил, я еще сплю, что это все за безумие? Я черт знает как выдохся, мы уже плывем Бог весть сколько, полчаса уж точно, как вдруг я вижу, что он цепляется за красный буек, появившийся вдруг среди тьмы. Я тоже хватаюсь за него, Альдерик на меня смотрит, в его взоре все тот же блеск, видно, что ему хорошо, я и не собираюсь ему перечить, я закрываю глаза, мне кажется, что я вполне могу уснуть прямо в воде, прислонившись к металлическому буйку, как будто я положил голову на застежку-молнию у подушки. Я, должно быть, тону, точно тону, глотаю воду и задыхаюсь. Альдерик шлепает меня по спине, как будто шмякается рыба на пол, затем он продолжает свой путь вплавь. Загребая руками воду, плывет обратно, может, он и передумал. Я теперь плыву рядом с ним, я проснулся, мы в одном с ним ритме, мне уже не терпится достичь берега, обсохнуть. Булькает вода, мои руки ее взбивают, ночью вода кажется бесконечной, коленями я касаюсь дна, все!
Альдерик находит наше дерево, затем и наши велосипеды, он роется в корзинке, вытаскивает бутылку: сорок унций коньяка, и протягивает ее мне, я пью его, не закусывая, коньяк крепкий, он льет его в рот, на шею, на голову, эту бутылку оплатил он не из своего кармана, она взята прямо из бара. Альдерик смеется и вытягивается по стойке «смирно».
—Если не считать коньяка, который — мое собственное изобретение, мы все сделали по правилам. Дай мне руку, Франсуа, теперь ты стал мужчиной.
—Я что-то не понимаю.
—Как ты не понимаешь?
—Во что мы играем?
—Ты не понял, что ты только что с успехом прошел обряд посвящения? Мне было бы приятнее, если бы этим занялся твой отец, но он никогда не умел плавать.
—Даже когда его нет в живых, ты все не можешь оставить его в покое? Я не понимаю.
—Повтори, что мы с тобой только что сделали.
—Ты разбудил меня среди ночи, чтобы заставить проплыть целую милю в ледяной воде, вот что мы сделали. А теперь мы распиваем сорок унций коньяка на двоих, не удосужившись одеться. Мы наверняка простудимся ко всем чертям.
—Франсуа, я не могу поверить, но ты ничего не понял. Послушай: мы только что преодолели опасность, мы вместе, вдвоем, как мужчины, проплыли из последних сил, мы могли бы утонуть, но вышли победителями из этой переделки, мы победили дракона.
—Где ты это вычитал?
—Как это где?..
—Но ты же не выдумал это сам, ты где-то это прочел и...
—Во французском «Ридерс Дайджест». Слышал про «Самую выдающуюся личность»?
—Да у них в каждом номере по «самой выдающейся личности».
—Но в этом месяце, тот, кто написал рассказ...
—Автор он называется.
—Да, так вот, автор писал, что однажды ночью, когда ему было лет двенадцать-тринадцать, отец привел его к болоту, которое потом они переплыли, просто так, ради посвящения, и это ему запомнилось...
—Альдерик, но мне не двенадцать, а шестнадцать лет. И потом, ты все же мне не отец.
—Но у меня есть обязательства перед детьми моего сына, особенно перед тобой, ну-ка плесни мне еще глоток.
