Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
– А Мишаню куда?
– Да как же? Он с нами! Ведь он тебе брат!
В подъезде у них было грязно и мокро. И пахло, как будто не чистили клетки. За дверью висели какие-то шкуры. Одна была лошадь, другая собака, а третья – не знаю, но пахла железом.
Вошли к Шуре в клетку. Паршивая клетка. Стол, стулья, на стенах афиши. Едой и не пахнет. Наверное, нету.
– Одна? – говорит ей мой Федор. – Без мужа?
– С ребенком живу, – брешет Шура, – с сыночком.
– А муж где?
– Да он нам зачем! – она брешет. – Ребеночка сделал, большое спасибо.
– А ты молодая, – ревет ей мой Федор, – годам к сорока подвалило, не больше?
– А что? К сорока! Всё при мне! – она брешет.
– Да как же ты тянешь? Одна и с ребенком ?
– Ну, как? А другие? Все тянем, не плачем. Ты выпить-то хочешь?
– Хорошее дело, – ревет ей мой Федор, – но я не алкаш, ты об этом не думай.
– А я алкашей не боюсь, – брешет Шура, – по мне хоть алкаш, был бы сердцем не сволочь.
– Ну, ладно, раз так, – отвечает мой Федор. – Пошли с тобой, Миша, в сортир, погуляем.
Вернулись. Еда! И хорошая! Хлеб, к нему много масла и много селедки. Еще огурцы и варенье из яблок.
– Вчера наварила. Антоновка. Ешьте! – ревет эта Шура. – Остыть не успело. Медведь, поди, любит? Они, говорят, сладкоежки, медведи!
– Мы все сладкоежки, – ревет ей мой Федор.
Схватил две бутылки. Циркач! Разливает.
Она мне дала хлеба с маслом, с вареньем. Такая еда – что такой не бывает!
– Ну, будем здоровы! – ревет эта Шура. – Чего нам грустить? Ты согласен, Мишаня?
– А то! – говорит ей мой Федор. – Согласен!
– Так ты, – говорит она, – в цирке артистом?
– Я в цирке, – он брешет, – я в цирке – артистом.
– А платят тебе? – говорит эта Шура. – На жизнь-то хватает?
– На жизнь нам хватает. Еще как хватает!
– А я челноком была, бросила. Не с кем ребенка оставить.
– А! – Федор мой брешет. – Хорошее дело! Куда ж ты челночила?
– В Польшу, в Варшаву. Везла золотишко в обмен на помаду.
– И как? – брешет Федор, а сам наливает.
– Да что? – говорит ему Шура и брешет: – Берешь пять колечек. Вставляешь поглубже. Куда – догадайся. Обратно помаду. Такой вроде обруч. В нем тюбиков тридцать. Нацепишь на лоб, волосами прикроешь.
– Ну, бабы ! – мой Федор ревет. Подливает.
– Да, бабы – что надо! Прикрыли нам бизнес. Давай, говорят, раздевайтесь, подружки. Вас ждет гинеколог. Ну, что было делать?
– Дела! – брешет Федор.
– Ну, взяли мы вату, макаем в печенку. Вставляем туда же, колечек не видно! У всех, значит, это. Ну, недомоганье…
А он подливает.
– И всё, – брешет Шура. – Пришлось мне всё бросить. Теперь на маршрутке, но платят прилично.
– Откуда автобус-то? – брешет мой Федор.
– Автобус дружок мне дает подработать. Доверенность сделал, ну, я и колымлю.
– Ребенок -то где твой? – ревет ей мой Федор.
– А в комнате, рядом. Квартира большая. Сперва коммуналка была, со старухой. Старуха потом померла. Нужно сунуть, чтоб комнату эту мне тоже отдали. Ну, сунула я, всё по чести, красиво. Отдали мне комнату. Тут мы зажили!
– А «мы» – это кто? – говорит ей мой Федор.
– Как кто? Мы с Федоркой, с ребенком .
Они пошли в другую комнату, и я повалился за ними. Он спал там. Ребенок – такой же, как Даша.
– Хороший пацан, – говорит ей мой Федор. – И ты неплохая. Хорошая, в общем.
Она трется мордой о морду ребенка, а он спит как Даша. Сопит вроде Даши.
Вернулись туда, где осталось варенье.
– Давай вчистоту, – говорит тогда Шура. – Какая беда? Что с тобой приключилось?
– Со мной? – брешет Федор. – Что? Полный порядок. Тебе мужика, может, надо? Так вот я!
Вонючее что-то сбрехал! Я уж знаю!
– Дурак ты! – она говорит. – Эх, дурак ты! Картошечки хочешь? Картошка сварилась.
А Федор ей брешет:
– Прости! Не подумал! Ей-богу: прости. На душе очень плохо.
Она уже дверь открывает, не смотрит. Вонючее что-то сбрехал. Ух ты, Федор!
– Ну, что? Доберешься? – ревет ему Шура. А в морду не смотрит. Глаза опустила.
Тут Федор мой – раз! И стоит на макушке. Ведь мы циркачи, мы всё это умеем. Все наши умеют.
Она говорит:
– Да проехали, ладно! Постой так немножко, Федорке покажем. Мы в цирк с ним еще не ходили, пора уж…
Вернулась с ребенком . Ребенок проснулся, увидел, что я там сижу, испугался.
А Шура ему говорит:
– Это Миша. Сейчас представление будет. Гляди-ка!
Тогда мы устроили им представление. Ребенок смеялся и хлопал в ладоши.
Потом его Шура качала и пела.
Потом говорит:
– Расскажи-ка мне, Миша. Наверное, ты с бабой своей не поладил?
И Федор ей всё рассказал про Оксану. Потом про Аркадия всё и про Настю.
– Так ты, – брешет Шура, – к Аркадию ездил? Его, что ли, этот омон охраняет?
– Его, – брешет Федор, – пусть правду мне скажет! Чего он к семье моей так прицепился?
– А раньше чего не спросил? – брешет Шура. – Тогда, когда мать померла ? Что молчал-то?
– Не знаю! – ей Федор ревет. – Я не знаю! Мне бабки нужны, у меня же сестренки!
– А мать кем была? – брешет Шура.
– В больнице! – ревет ей мой Федор. – Была медсестрою! В ожоговом центре, слыхала такое?
– Ты будь осторожнее, – Шура сказала, – а то еще сядешь, Мишок, за решетку…
– Какой я Мишок? – заревел ей мой Федор. – Я Федя, Федора! Такой же, как сын твой!
Она только лапой всплеснула:
– Врунишка!
– Ну, всё, мы пошли, – брешет Федор, – пора нам.
И вышли на улицу .
У-у-у, как там плохо!
Хотя были звезды вверху и ревели. Но люди не слышат, когда ревут звезды. А я им в ответ заревел очень громко.
– Чего ты, Мишаня? – спросил меня Федор. – Почти уж пришли. Не реви, скоро дома.
Мы с Федором завалились в артистическую, где было темно, пахло медом и рыбой. Но это, конечно, был запах Оксаны. Оксана сидела одна на диване, а рядом на стуле лежала дохлая лисица. Она ее грела, у них это часто.
– Привет, – говорит, – извини, что без спросу…
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
