— Так каким же ремеслом ты нынче занимаешься?
— Нынче я хожу по городам и показываю поющий череп.
— Остерегись, Марселлен. Я ненавижу лжецов не меньше, чем католиков.
— Мне это известно.
Тогда губернатор говорит:
— Если эта мертвая голова запоет, я осыплю тебя золотом. Если нет, ты будешь мертв так же, как этот череп у тебя под плащом.
Красавец Палезо самодовольно улыбается и говорит:
— Если позволите, монсеньор, я попросил бы вас взвесить меня прямо сейчас.
На что губернатор сухо отвечает:
— Неужто ты не веришь слову губернатора порта? Или, может, ты сомневаешься в слове гугенота?
— Ни в коем случае! Конечно, верю! Нисколько не сомневаюсь! Мне просто интересно узнать, сколько это золота понадобится, чтобы сравнять его с моим весом. Вы ведь именно так обещали Тонону-Трактирщику. Я уже три дня как ем без перерыва.
Губернатор глядит на Тонона-Трактирщика, стоящего тут же, в зале. Приносят мясницкий безмен. Красавец-подросток раздевается донага. Присутствующие восхищаются его складной фигурою. Он католик, а, стало быть, обожает, когда им восхищаются. Его взвешивают. После взвешивания Красавчик Палезо, сияя, смотрит на груду золота, разложенную перед ним. Потом одевается, тщательно прихорашивается, вытаскивает череп из-под плаща и осторожно кладет его поверх золота, которое губернатор порта Ла-Рошель отсчитал ему, монета за монетой, выставив эту груду на всеобщее обозрение.
Все умолкают.
Палезо поворачивается к черепу и приказывает ему петь.
Но череп безмолвствует.
И как Палезо ни угрожает ему, череп не поет.
Палезо бледнеет, как мертвец.
— Ты солгал, — говорит губернатор.
— Пой! — ревет Красавчик Палезо.
В ответ — молчание.
Капитан делает знак своим солдатам. Тот, кто стоит ближе всех к Палезо, выхватывает из кожаных ножен длинный кинжал и несколькими меткими ударами приканчивает подростка. Кровь ручьями хлещет из всех ран, нанесенных солдатом. И эти ручейки сливаются в один общий, который течет к ногам губернатора и пачкает его шпору.
В то же мгновение череп, лежавший на бархатной подушке, запел ангельски чистым голосом.
Для этого он выбрал песнь «Час мщения». Губернатор порта Ла-Рошель не верил своим ушам. Музыкант, стоявший там же, в зале, сказал:
— Это голос Бернона-Малыша. Я слышал его в 1581 году на певческом состязании в парижском Марэ.
Губернатор порта Ла-Рошель был буквально очарован. Он слушал пение волшебной мертвой головы не только до конца дня, но и целую ночь. Однако по мере того, как проходили дни, губернатору и его окружению постепенно наскучило слушать «Час мщения», ибо это была единственная песня, которую умел петь череп. В конце концов его унесли на Чердак Гугенотов и оставили там пылиться.
Глава XLVIII
Царство тенейКогда Горький открыл для себя кинематограф, он тотчас окрестил его Царством Теней. 4 июля 1896 года Горький пишет: «Я говорю не о мире живых. Я говорю об ином мире — лишенном красок, лишенном звуков. Я говорю не о жизни, а о тени жизни. Из глубины экрана на нас стремительно надвигается нечто, состоящее из теней, ужасное на вид. Неожиданное явление призраков, повторяющих свои жесты для вечности, напоминает сонный кошмар, от которого так хочется спастись, проснувшись, только вот не всегда удается проснуться сразу. Увидев это зрелище, я покрылся холодным потом. Ночное видение возникает вдали, приближается к нам и, поглотив, исчезает все так же безмолвно»[81].
Десинхрония — это режим существования живородящих, то есть созданий, подвластных двум ритмам: они должны дышать в ритме бьющегося сердца, более древнего, нежели их дыхание.
Следы — на самом деле вечные загадки, поскольку они появляются лишь в отсутствие существ, которые их оставили за собой. Только присутствие самих этих существ могло бы объяснить их смысл. И это от следов исходит скорбная печаль, а отнюдь не от тоскующих животных, которые изучают их, пытаясь отыскать в глубине своей души лица, связанные с этими следами, имена или песни, которые помогли бы окликнуть их.
Десолидаризация и десинхронизация — вот удел тех, кто читает, и тех, кто пишет. Они, что называется, крепки задним умом, а ум их подобен лестнице, ведущей в ад.
Глава XLIX
Il MortoОдин живописец времен Возрождения взял себе псевдоним Il Morto (Мертвец). Настоящее его имя было Пьетро Луццо[82]. Вазари[83]писал: «Морто был необычным художником; едва представлялась ему свободная минута, как он спускался в подземелья старого города; также спускался он под землю в руинах и гротах кампаньи, окружавшей Рим, дабы изучать останки Античности, почему и называл себя Мертвецом.»
Глава L
Vis[84]Почему людям суждено рождение без возрождения, тогда как растения возрождаются из года в год? Почему то, что называется по-французски la poussée — напор, усилие, рост, — так внезапно иссякает в нас? Почему не отрастаем мы вновь, подобно зубам, сменяющим в детстве молочные? Первая остановка происходит в возрасте семи лет; вторая в возрасте четырнадцати; к двадцати одному году мы перестаем расти, а в сорок девять все рушится безвозвратно.
* * *
Сила, побуждающая нас действовать, столь же далека от разума, как далеки от него молчание, волнение, ощущение, страдание.
В самом слове la natura[85] уже заложено понятие рождения. Родиться может все, что угодно, так устроена природа.
