После всех этих занятий мы чувствуем усталость. Мы изготовляем мобиль из спагетти и ниток, к которым привязываем разные предметы, крошечные рисунки меня самого оранжевого цвета и Ма — зеленого цвета, а также спиральки из фольги и пучки туалетной бумаги. Ма прикрепляет верхнюю нитку к крыше с помощью последней нашей кнопки. Мы встаем под мобилем и начинаем изо всей силы на него дуть — все предметы, висящие на спагетти, принимаются летать.
Я чувствую голод, и Ма говорит, что я могу съесть последнее яблоко. А что, если Старый Ник не принесет нам больше яблок?
— Почему он все еще наказывает нас? — спрашиваю я.
Ма кривит рот:
— Он думает, что мы — вещь, принадлежащая ему, из-за того, что комната тоже его.
— Как же так получилось?
— Ну, это он ее сделал.
Странно, а я-то думал, что комната существует сама по себе.
— А разве все вещи сделаны не Богом?
Ма минуту молчит, а потом потирает мне шею.
— Все хорошие вещи — да.
Мы играем в Ноев ковчег. Все предметы на столе вроде расчески, маленькой тарелочки, шпателя, книг и джипа выстраиваются в линию и быстро-быстро забираются в коробку, пока не начался Всемирный потоп. Ма больше не играет, она обхватила лицо руками, словно оно стало тяжелым.
Я грызу яблоко.
— У тебя что, другие зубы разболелись?
Она смотрит на меня сквозь пальцы, в ее глазах застыло непонятное выражение.
— Какие теперь?
Ма встает так резко, что я пугаюсь. Она садится в кресло-качалку и протягивает ко мне руки.
— Иди ко мне, я хочу тебе кое-что рассказать.
— Новую сказку?
— Да.
— Отлично.
Она ждет, пока я не устроюсь у нее на руках. Я откусываю от другой стороны яблока кусочки поменьше, чтобы растянуть удовольствие.
— Ты знаешь, что Алиса не всегда была в Стране чудес?
Этот трюк мне уже известен.
— Да, она идет в дом Белого Кролика и становится такой большой, что ей приходится высунуть руки в окно, а ноги — в трубу, и она сбивает ногой ящерку Билла, это немного смешно.
— Нет, до этого, ты помнишь, она сначала лежала на траве?
— А потом провалилась в дыру в четыре тысячи миль длиной, но не ушиблась.
— Так вот, я похожа на Алису, — говорит Ма.
Я смеюсь.
— Не-а. Алиса — маленькая девочка с огромной головой, больше даже, чем у Доры.
— Да, но раньше я жила в другом месте, как и она. Много-много лет назад я была…
— На небесах.
Ма прижимает к моему лицу палец, чтобы я замолчал.
— Я спустилась на землю и была таким же ребенком, как и ты. Я жила со своими мамой и папой.
Я трясу головой:
— Нет, мама — это ты.
— Но у меня была своя мама, я звала ее мам, — говорит она. — И она до сих пор жива.
Зачем она притворяется? Может, это какая-то новая игра, которую я не знаю?
— Она… Значит, это моя бабушка?
Как абуэла Доры. Или святая Анна на картине, на которой святая Мария сидит у нее на коленях. Я съедаю середину яблока, от него почти ничего не осталось. Я кладу остатки на стол.
— Ты выросла в ее животике?
— Нет, она меня удочерила. Она и мой папа. Тебе он приходится дедушкой. И еще у меня был, вернее, есть старший брат, которого зовут Пол.
Я отрицательно качаю головой. Ведь Пол — это святой.
— Нет, другой Пол.
Разве может быть два Пола?
— Для тебя он — дядя Пол.
Слишком много имен, голова у меня переполнена. А в животе по-прежнему пусто, как будто я и не ел яблока.
— А что мы будем есть на обед?
Ма не улыбается.
— Я рассказываю тебе о твоей семье.
Я трясу головой.
— Если ты их никогда не видел, это не значит, что их вообще нет. На земле столько вещей, о которых ты даже не мечтал.
— А у нас еще остался сыр, который не засох?
— Джек, это очень важно. Я жила в доме со своей мамой, папой и Полом.
Придется поддержать эту игру, а то она рассердится.
— Этот дом был в телевизоре?
— Нет, снаружи.
Как странно, ведь Ма никогда не была снаружи.
— Но он похож на дома, которые ты видел по телевизору. Дом стоит на окраине города, позади него — двор с гамаком.
— А что такое гамак?
Ма достает с полки карандаш и рисует два дерева, веревки между ними, связанные друг с другом, и лежащего на них человека.
— Это пират?
— Нет, это я качаюсь в гамаке. — Ма складывает рисунок, она сильно возбуждена. — И еще я ходила вместе с Полом играть на детскую площадку и качалась там на качелях и ела мороженое. Твои бабушка и дедушка возили нас в машине в зоопарк и на пляж. Я была их маленькой девочкой.
— Не-а.
Ма комкает свой рисунок. На столе мокро, и его белая крышка лоснится.
— Не плачь, — говорю я.
— Не могу. — Ма размазывает слезы по лицу.
— Почему?
— Жаль, что я не смогу описать тебе мое детство так, чтобы ты понял. Я скучаю по нему.
— Ты скучаешь по гамаку?
— По всему, что меня окружало. По жизни снаружи.
Я прижимаюсь к ней. Она хочет, чтобы я понял, и я изо всех сил пытаюсь понять, но от этого начинает болеть голова.
— Значит, ты когда-то жила в телевизоре?
— Я уже говорила тебе, это не в телевизоре. Это — реальный мир, ты не поверишь, какой он огромный. — Она разводит руки в стороны, показывая на стены. — Эта комната — всего лишь крошечный, вонючий кусочек этого мира.
— Наша комната совсем не вонючая, — чуть было не рычу я.
— Она становится вонючей только тогда, когда ты какаешь. — Ма снова вытирает глаза.
— Твои какашки воняют сильнее, чем мои. Ты хочешь меня надуть. Перестань сейчас же.
— Ну хорошо, — говорит она, выдыхая, и воздух выходит из нее с шипением, как из воздушного шарика. — Давай лучше съедим бутерброд.
— Почему?
— Но ведь ты же говорил, что хочешь есть.
— Нет, не хочу.
Ее лицо опять становится злым.
— Я сделаю бутерброд, и ты его съешь. Понял?
Она мажет хлеб арахисовым маслом, поскольку сыра уже не осталось. Когда я ем, Ма сидит со мной рядом, но ничего не ест. Она говорит:
