Книга Жребий брошен - Александр Прозоров

Проснулся ведун поздно — в закрытое слюдой окно било яркое полуденное солнце, разбрасывая по комнате радужные пятна. Зато чувствовал он себя бодрым, сильным и совершенно здоровым. Олег откинул одеяло, вскочил, потянулся, подошел к окну. Пошарив по краям, нашел задвижку, толкнул сворку, поворачивая ее вокруг центральной оси, выглянул наружу — и тут же, охнув, невольно попятился: под ногами открывалась бездонная пропасть! Понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя: в горах он или нет? Олег снова шагнул к окну, выглянул наружу.

Тропа, по которой они прибыли, отсюда казалась тонкой ниточкой. Тем не менее, она будто загораживала уходящий ниже склон, и создавалось впечатление, что весь дом, вся глыба из скрепленного известкой и яичным белком камня парит в воздухе на высоте не менее километра. Там, далеко-далеко внизу, виднелись черточки грядок, прямоугольники полей, голубоватый изгиб ручья, квадратные крыши домов. Люди казались крохотными насекомыми, лошади — игрушками, вышедшими из-под резца ювелира. Судя по всему, отгородившись от внешнего мира прочной стеной, эта долина жила спокойной, размеренной жизнью, защищенная и от медного стража, и от обычных войск тирана из-за реки.

Середин прикрыл створку, оставив лишь небольшую щель, прошелся по комнате в поисках одежды. Две лавки, пустой сундук, трехногая табуретка с круглым сиденьем. Вот и все. Ни одежды, ни еще какой мебели, ни воды, ни пищи. Не отправляться же на поиски всего этого голышом! Ведун опустил наконец взгляд на себя и прищелкнул языком: синяки, местами переходящие в кроваво-бурые пятна, ссадины. Однако состояние его, похоже, было отнюдь не таким радужным, как он поначалу подумал. Ни единого участка светлой человеческой кожи! Как переломов-то нет, непонятно? Да, ребята Раджафа постарались на совесть, дело свое знают.

В коридоре послышались шаги. Ведун нырнул под одеяло, и вовремя: в комнату, не постучав, заглянула женщина в белом чепце и линялом коричневом платье, поставила возле двери пузатый горшок высотой по колено, накрытый деревянной крышкой.

— Постой, милая! — окликнул ее Олег. — Где моя одежда?

— Сейчас, я упрежу служанку, что ты проснулся, господин, — кивнула женщина и вышла.

Ведун закинул руку за голову — какой смысл вставать, если сейчас опять от очередной гостьи срам прикрывать придется? Взгляд его заскользил по могучим балкам потолка. Сбитые одна к другой, они не столько удерживали на себе пол верхнего этажа, сколько сами являлись таким полом. Можно подумать, там не люди, а мамонты обитали.

На этот раз в дверь постучали и, прежде чем он успел ответить, внутрь вошла девушка лет двадцати — бледная, но с пухлыми алыми губами и узкими голубыми глазами, украшенными неожиданно длинными, иссиня-черными ресницами под густыми бровями. Темно-каштановые волосы были заплетены в две косы и выпущены вперед, поверх красного атласного платья с синей оторочкой. Девушка улыбнулась, протянула чашу:

— Выпей, господин.

— Спасибо, милая, — принял чашу Олег. — Только не мешало бы еще и одежду принести. Не пристало мне голым шастать. Чай, не малолетка уже.

— Рано тебе вставать, господин, — покачала головой девушка. — Ты слаб и болен, ты можешь покалечить себя.

— Ерунда, я здоров и крепок, как мартовский кот! И так же бодр и весел.

— Это зелье, господин, — чуть склонила голову девушка. — Целительное зелье мудрого Аркаима снимает боль и усталость, но тело не успевает вылечиться так же быстро, как дух. Если ты станешь вести себя, будто здоровый воин, то можешь надорваться. Тебе, вам всем, после испытанных мук надлежит хотя бы два дня провести в полном покое. — Служанка чуть улыбнулась и добавила: — Поэтому я не дам тебе одежды, господин.

Она забрала опустевшую чашу и с поклоном удалилась. Середин остался лежать. Он решил примириться с лекарскими предписаниями. Недавний осмотр своего тела наводил на мысль, что услышанные от служанки комментарии недалеки от истины. Не стоит рваться к новым подвигам, если раны от прежних еще не перестали кровоточить.

Но тут дверь отворилась в третий раз, и в его палату, завернувшись в какое-то коричневое с синими кисточками покрывало, вошла…

— Урсула?! Откуда ты?

— Моя светелка через одну будет, господин, — поправила волосы невольница.

От уголка ее губ к левому уху тянулась глубокая ссадина, другой край рта был разбит, под правым глазом красовался огромный кровоподтек, висок над левым превратился в кровавую блямбу.

— Как же тебя выпустили?

— Я рассказала, что являюсь твоей рабой и обязана прислуживать всегда, и днем и ночью, — с гордостью призналась девушка. — И что пойду искать тебя, пусть даже с колодками на ногах и руках. Служанка и указала, где ты отдыхаешь.

— Тебе самой в постели лежать нужно!

— Где прикажешь лечь, господин? Коли позволишь, то на лавке. А нет, так на полу у двери.

— Перестань дурить. — Олег откинул край одеяла. — Иди сюда.

Невольница немедленно воспользовалась разрешением, забралась в постель и тут же прижалась к ведуну всем телом:

— Я так давно не ощущала тебя столь близко, господин… Почему ты не прикасаешься ко мне? Я знаю, раньше ты сохранял мою девственность, чтобы я не потеряла цену, чтобы получить за меня большую плату. Но ведь там, у плота, ты все же сделал меня своей! Тогда почему, господин?

Это было правдой. Но лишь наполовину: он не прикасался к рабыне вовсе не ради лишней гривны серебра, а потому, что не собирался заниматься развращением малолеток. Хотя законы этого мира и позволяли делать с невольниками почти все, что заблагорассудится, по совести своей он этого не желал. Однако там, на берегу реки, на каменном круге, под ногами заросшего мхом зеленого истукана, внутри Олега что-то провернулось, и он с неожиданной страстностью сделал-таки Урсулу своей любовницей. Что было, то было. Но, раз утолив сладострастие, в дальнейшем свой пыл Середин как-то растерял.

— Сама вспомни, какие дни были, — вздохнул ведун. — Все время в бегах, все в хлопотах. А когда не в хлопотах — то в резне очередной. Тут как-то не до любви. К тому же, Ксандр, Любовод, холоп беглый — все они постоянно рядом крутились…

— Любви?! — охнула рабыня и поднялась на локте, глядя в глаза ведуну. — Ты сказал — любви? Господин… Мой господин… Я знаю, кто я такая, я знаю, на что имею шанс, а на что — никакого права, но скажи, скажи мне это еще раз, господин. Умоляю…