— Положите его на землю, — спокойно распорядился роттенфюрер. — И держите крепче!
Десяток рук повалили комиссара на землю и крепко прижали его к ней. Русский смотрел на своего мучителя взглядом, полным ужаса и ненависти, но уже не пытался протестовать. Казалось, теперь он смирился со своей судьбой.
Роттенфюрер наклонился над ним и приготовился резать его член. Но чья-то рука перехватила нож.
— Отдай мне! — произнес повелительный голос.
Эсэсовец резко повернулся. Ругательство, готовое сорваться с его языка, застыло на губах, потому что на него пристально глядел Шварц. В темных глазах гауптштурмфюрера полыхала неукротимая ненависть.
— Эту работу сделаю я, — произнес Шварц.
— Конечно, господин гауптштурмфюрер, конечно, — пробормотал роттенфюрер и отдал Шварцу перочинный нож.
Шварц опустился на колени перед пленным комиссаром и проверил пальцем остроту лезвия — точно так же, как совсем недавно делал это роттенфюрер. Затем схватил левой рукой член комиссара. Тот не произносил ни звука. С его жирного лица исчезло выражение панического страха, которое заменила ненависть — обнаженная, открытая ненависть. Шварц невольно облизал свои внезапно пересохшие губы и покрепче перехватил нож. Неожиданно пленный комиссар плюнул ему прямо в лицо.
— Немецкая свинья! — выдохнул он в лицо Шварцу. — Грязная немецкая свинья!
Шварц сглотнул, но ничего не сказал в ответ. Даже не сделав попытки стереть с лица плевок, он принялся кромсать член комиссара.
…Три часа спустя штурмовой батальон СС «Вотан» наткнулся на второй рубеж линии обороны русских. И уже не смог продвинуться дальше ни на шаг.
Глава третья
Заходящее солнце заливало зловещим оранжевым светом передний край обороны русских за проволочным заграждением, охватив своим багровым пламенем все их укрепления, доты и дзоты. Догорая на них мрачным заревом, оно четко высвечивало каждую деталь.
— Судя по всему, у русских появился действительно талантливый военачальник, который относится к своим обязанностям не так, как это обычно делают члены коммунистической партии, — пробормотал Стервятник, опуская бинокль и почесывая кончик носа. — Кто бы он ни был, ему удалось создать очень крепкую линию обороны. Действительно очень крепкую.
Фон Доденбург и Шварц, стоявшие рядом, ничего не сказали. Было слышно, как потрескивает пламя, лизавшее два подбитых «тигра».
— Не буду объяснять вам, господа, что в этом месте русские имеют полное превосходство над любым нападающим, — продолжал Стервятник. — Справа здесь течет река, а слева возвышается железнодорожная насыпь высотой в три метра. Это означает, что наступать можно только в промежутке между этой рекой и насыпью, то есть на фронте шириной всего в один километр. А этот километр, как вы можете видеть, отлично прикрыт оборонительными сооружениями русских, в том числе и расположенными на возвышенных местах.
— Дайте мне приказ наступать, — проговорил гауптштурмфюрер Шварц с фанатично горящими глазами, — и я пробьюсь сквозь любую оборону противника.
Опустив бинокль, Стервятник с сожалением посмотрел на него.
— Мой дорогой Шварц, вы потеряете половину вашей драгоценной второй роты, не пройдя и первых двухсот метров. Посмотрите на огневые позиции противотанковых орудий русских, устроенные в районе железнодорожной насыпи. Как только вы подставите им свой бок, они расстреляют все ваши «тигры», точно в тире. Один танк за другим.
— Значит, остается лишь попытаться проникнуть через заднюю дверь, — усталым голосом произнес Куно фон Доденбург.
Стервятник кивнул:
— Точно. Идти в лоб будет самоубийством, а атака с фланга попросту невозможна. — Он рассмеялся циничным смешком.—Честно говоря, я ожидал, что в этом деле нам как-нибудь поможет Всевышний. Ведь в конце концов русские — официальные атеисты, а мы, немцы, ведем здесь священную войну. Но, кажется, Господь в последнее время не желает оказывать нам помощь. Так что остается лишь попытаться проникнуть в тыл русским через черный ход.
Фон Доденбург пропустил мимо ушей циничные реплики командира батальона и рассудительным тоном произнес:
— Лучше всего попытаться проникнуть в русский тыл, используя реку. Мы могли бы тихо перебраться через нее и неожиданно атаковать их справа. Остальные подразделения батальона должны будут также ударить в этот момент с фланга. Объединенными усилиями, думаю, мы сможем сделать это.
— Не сможем, а должны, фон Доденбург! — воскликнул Стервятник.
Стоявший рядом с ним гауптштурмфюрер Шварц щелкнул каблуками:
— Я вместе со своей второй ротой хотел бы пойти добровольцем и выполнить эту боевую задачу.
Стервятник отрицательно покачал головой:
— Нет, Шварц, это сделаете не вы, а фон Доденбург. После сегодняшнего боя его рота и так фактически превратилась из панцергренадерской в пехотную. А у вас пока еще осталось в целости и сохранности большинство ваших «тигров». Фон Доденбургу будет поручено скрытно переправиться через реку, вы же ударите русским во фланг.
— Но…
Стервятник отмахнулся от его возражений. Через пять минут план боевой операции был готов.
— Вы должны атаковать позиции русских в три ноль-ноль, фон Доденбург, — подвел итог Гейер, — как только услышите шум ложной атаки, которую будет проводить третья рота. Желаю вам удачи!
— Благодарю вас.
— А теперь я предлагаю вам немного поспать перед тем, как вы станете переправляться через реку.
Но, несмотря на сильную усталость, фон Доденбург так и не смог заставить себя сомкнуть глаз. Не могли заснуть и все остальные бойцы его роты. Вместе с Шульце и другими бойцами Куно сидел у костра, на котором эсэсовцы разогревали консервы с тушенкой. Со стороны второй роты доносился треск пистолетных выстрелов — Шварц, как обычно, проводил расстрел военнопленных.
Шульце скрутил самокрутку, набив ее захваченной у русских махоркой, глубоко затянулся — и тут же закашлялся.
— Черт бы побрал эту махорку! После нее рот воняет так, точно это подмышка гориллы.
Фон Доденбург рассмеялся:
— Ты еще должен быть счастлив, что у тебя есть хотя бы это. В третьей роте уже давно курят высушенные чаинки, завернутые в полоски из «Черного корпуса»[35].
— Да. Этого, мне кажется, уже достаточно, чтобы навсегда отвратить человека от курения. — Лицо Шульце было хмурым, на нем напрочь отсутствовала обычная для него задорная ухмылка.
— В чем дело, Шульце? — спросил фон Доденбург. — Что ты все время сидишь такой нахохлившийся?
Обершарфюрер ответил не сразу.
— Я думаю о будущем, господин офицер, — наконец произнес он. — И я боюсь даже подумать о том, что оно нам принесет.
