— Не возражаю! — поддержал Кальтенбруннер. — Кому как не диверсанту № 1 доложить нам о действиях диверсионных подразделений!
Этот легкий каламбур обергруппенфюрер произнес, слегка улыбнувшись одними уголками рта, — присутствующие тоже сдержанно заулыбались, по достоинству оценив юмор высокого начальства. Майор Скорцени встал и, попросив разрешения, направился к уже знакомой ему большой карте европейского континента. Хозяин кабинета в это время закурил новую сигарету: несмотря на то, что остальным участникам совещания он также разрешил курить, этим воспользовались только двое — время от времени дымили доктор Дорнбергер и толстый штандартенфюрер из 4-го управления.
— Господа! На этой карте я могу лишь с некоторой погрешностью указать расположение мелких населенных пунктов и географических ориентиров на территории России, — начал доклад Скорцени, взяв указку. — Но абсолютная точность нам сейчас не нужна: она понадобится летчикам люфтваффе и особенно пилоту управляемой «ФАУ».
Далее штурмбаннфюрер коротко, но четко пояснил план дальнейшего хода и развития операции — с момента захвата аэродрома русских. Этот аэродром нужен в качестве площадки «подскока» для самолета-носителя: «Хенкель» должен будет произвести на нем кратковременную посадку и дозаправку топливом с расположенных на его территории емкостей с авиационным бензином. В противном случае тяжелый самолет вместе с ракетой не сумеет дотянуть даже до Москвы, не говоря уже о возвращении назад. На аэродроме «подскока» пилот реактивного снаряда займет место в его кабине, а затем бомбардировщик доставит «ФАУ» на расстояние до ста километров от Москвы. Потом наступит решающий этап — то, ради чего и планируется вся операция: пилот ракеты должен при помощи ручного управления очень точно навести ее именно туда, где в данный момент будет находиться Сталин — будь это Ближняя дача или иной объект в Москве и ее окрестностях. В этом пилоту помогут заранее полученная информация от агентурного источника и специальное устройство, так называемый «радиомаяк», который должен быть установлен в нужном месте в ближайшие несколько суток.
— Что будет с пилотом в дальнейшем? Мне докладывали, что предусмотрено его катапультирование и приземление на парашюте, — снова задал очередной вопрос начальник РСХА, — это при том, что он приземлится в глубоком тылу русских! Не так ли?
— Позвольте, я отвечу на этот вопрос! — встал высокий, светловолосый и подтянутый полковник люфтваффе.
Если бы не обожженная левая половина лица (едва не сгорел в подбитом русскими зенитками бомбардировщике), моложавый полковник вполне мог служить эталоном настоящего арийца. Он четко, по-военному кивнул, представившись:
— Полковник Дитц! Я являюсь представителем Верховного командования военно-воздушных сил! Именно нам был поручен отбор пилотов-кандидатов для управляемых «ФАУ», и наш командующий, рейхсмаршал авиации Геринг, выразил в этой связи глубокое убеждение: умереть за Германию и фюрера — высшая честь для каждого немца! Даже наша прославленная женщина-летчик Ханна Рейтч готова пожертвовать собой, о чем указала в рапорте на имя рейхсмаршала!
При этих высокопарных словах Скорцени даже поморщился, что не ускользнуло от взора полковника:
— Однако майор Скорцени имеет иную, прямо противоположную точку зрения — это он настоял на всех этих вариантах спасения пилотов с катапультированием и прочей ерундой!
— Это не ерунда, — повысил голос Скорцени, — забота о сохранении жизни наших солдат — это и есть залог успеха любой подобной операции!
— Да вы, Отто, оказывается, большой гуманист — вот уж не ожидал! — с иронией произнес тучный штандартенфюрер из гестапо, ответственный за обеспечение режима строжайшей секретности на всех этапах подготовки и проведения операции.
Кальтенбруннер внимательно слушал, не перебивая: при всем своем тоталитарном стиле руководства (а иного и быть не могло в иерархической системе гитлеровской Германии) он тем не менее справедливо полагал, что «в спорах рождается истина», и нередко давал подчиненным возможность высказаться.
— Это не гуманизм, черт возьми! — окончательно вышел из себя Скорцени в ответ на язвительное замечание гестаповца. — Я уже тысячу раз говорил и скажу в тысячу первый: солдат во много крат лучше и качественнее выполнит любой приказ, если имеет хотя бы малейший шанс уцелеть — пусть даже ценою плена! В данном случае, господин обергруппенфюрер, — Скорцени повернулся к Кальтенбруннеру, — позвольте именно мне ответить на ваш вопрос о дальнейшей судьбе пилота. Должен пояснить: среди летчиков, проходящих обучение на ракетной базе в Пенемюнде по программе управляемых «ФАУ», мною выделены два наиболее перспективных кандидата для участия в операции. Оба из прибалтийских немцев и прекрасно владеют русским языком: они уже осведомлены об огромном риске, с которым будет сопряжено предстоящее задание. Координаты цели и другие подробности им сообщат, по соображениям секретности, непосредственно перед вылетом. Но пилотам известна лишь общая схема акции, к которой их готовят: уничтожение управляемой ими ракетой важного стратегического объекта в глубоком русском тылу. Пилоты знают, что они приземлятся на парашюте среди врагов, но могут сохранить свою жизнь, действуя по особой инструкции — им ее сообщат перед полетом.
— Что за особая инструкция? Я об этом ничего не знаю, — поинтересовался Кальтенбруннер.
— Если коротко, суть ее в следующем: в боевом полете пилота экипируют в утепленную одежду гражданского образца, в которой он ничем не будет выделяться среди русских на «той стороне». Мы его снабдим необходимыми, на первый случай, документами служащего советской железной дороги. При удачном приземлении, тем более в ночное время, он имеет некоторые шансы спастись — ему будет дана явка в один из городов Подмосковья, где его укроют и помогут.
— Невероятно! — снова подал реплику штандартенфюрер. — Ну прямо-таки не отдел диверсий, а какой-то институт благородных девиц!
— А вы напрасно иронизируете, Шмидт, — обратился к гестаповцу Шелленберг, — думаю, Скорцени во многом прав! Представьте-ка на минутку, что это вас усадили в тесную кабину «ФАУ» с приказом куда-то там врезаться и погибнуть смертью героя!
На лицах некоторых из участников совещания появились улыбки: комично было представить весьма упитанного и рослого, с солидным брюшком гестаповского полковника в роли пилота относительно небольшой по размерам ракеты.
Для многих не было секретом, что среди начальников центральных управлений РСХА Шелленберг имел репутацию утонченного интеллектуала — что в немалой степени соответствовало действительности. Он имел прекрасное образование: окончил юридический факультет Боннского университета, владел несколькими языками, был начитан, умен, интеллигентен. Обладал хорошими манерами и даже особой, присущей немногим элегантностью — все это в сочетании с его сравнительно молодым возрастом, безусловно, выделяло Шелленберга из общей среды руководителей гитлеровских спецслужб. Бригадефюрер причислял сотрудников возглавляемой им службы внешней разведки к особой касте «рыцарей плаща и кинжала», главным оружием которых является интеллект, а не грубая физическая сила. В этой связи он недолюбливал коллег из 4-го управления, руководимого «папашей» Мюллером, считая методы их работы подчас чересчур топорными, прямолинейными и грубыми — на манер костоломов из эйнзацгрупп. Сейчас Шелленберг не мог отказать себе в удовольствии поддеть самолюбивого и недалекого, по его мнению, Шмидта:
