— О нет, спасибо, — сказал Уикс.
— А как поживает мистер Кларк?
— Хорошо поживает. Лучше некуда, — сказал Уикс.
— Эти старые мелодии я могу исполнять только при вас и при мистере Кларке.
— О, он намного лучше меня.
— Да нет, вы почти на равных. И потом, вы помните некоторые мелодии, которых он не помнит.
— Не так уж много и помню. Хотите выпить рюмочку перед уходом?
— Ну-у… С вами я бы одну выпил.
— У меня здесь только шотландское виски, — сказал Уикс.
— Ну вы же знаете: по мне, лучше виски ничего и нет.
— Похоже, придется обойтись безо льда.
На туалетном столике стоял граненого стекла графин и два стаканчика. Они налили виски и, зайдя в ванную комнату, разбавили водой из-под крана.
— Всего наилучшего, мистер Уикс!
— Всего наилучшего. — Уикс выпил и закурил сигарету. — Был сегодня на похоронах. Никогда не хожу на похороны, или, вернее, я говорю, что никогда не хожу на похороны. Похоже, последнее время я только и делаю, что хожу на них.
— Ага, — отозвался парень.
Его фрак уже был уложен в дорожную сумку, и на нем была теперь армейская форма.
— Ездил в самую Пенсильванию и обратно, и все это в один день. Не самое приятное занятие для человека моего возраста.
— Пенсильвания. Уж я в этом штате поработал. Будь здоров сколько. И моя первая жена тоже оттуда.
— Ну да? — сказал Уикс.
— Практически «одноночка», как мы называем их в наших джаз-бандах. Насчет девицы ничего плохого не скажу, но ее родители! Господи Боже, ну и задали ж они мне жару. Не хочу об этом даже говорить. — Парень надел кепку. — Ну, я пошел.
— А вам заплатили?
— О да — благодарю вас. Миссис Уикс, знаете ли, всегда с чеком наготове. И платит она щедро.
— Отлично. Спасибо, что пришли, и скоро снова увидимся — я надеюсь.
— Конечно, мистер Уикс. И не расстраивайтесь. Вы понимаете…
— Разумеется.
Парень, волоча сумки, ушел, а Уикс сел на кровать, снял ботинки и надел кожаные потрескавшиеся тапочки. В дверь постучали, и в комнату вошла жена.
— Привет, дорогая.
— Привет, милый.
Она поцеловала его в лоб и щеку.
— Присоединишься к нам, или ты устал? Я слышала, когда ты пришел.
— Я бы лучше остался здесь, если только они не знают, что я пришел, — сказал Уикс. — Слушай, а как зовут этого парня — аккордеониста?
— Чарли. Чарли Бонжорно.
— Точно. Я почти был уверен, что знаю его имя, но фамилию никак не мог вспомнить.
— Я ему сказала, что он может здесь переодеться. Ему можно доверять, он славный.
— Разумеется. Я просто не мог вспомнить его имя. Славный парень. А как насчет обеда? Эти люди остаются на обед?
— Я никого не приглашала. Но могу пригласить.
— Нет-нет, не надо.
— Они все скоро уйдут, и мы можем здесь пообедать. А может, ты хочешь пойти в «21» или какое-то другое местечко?
— У меня полно работы.
— Я могу выпроводить тех, кто еще остался, и мы можем пообедать вдвоем. Тягостное мероприятие?
— Поездка не из приятных.
— А как Эдит Чапин?
— О… Блистательна. Как всегда, просто блистательна.
— Как и твое описание? Я имею в виду описание Эдит.
Уикс улыбнулся.
— Ты зришь прямо в корень, — сказал он. — Эдит никогда меня не любила, и никогда любить не будет, но теперь по крайней мере у меня больше нет необходимости с ней видеться.
И он принялся тихонько насвистывать «Розовую комнату».
Губернатор, его личный секретарь Генри Лобэк и Майк Слэттери пили кофе и ели домашние пончики в маленькой игровой комнате клуба «Гиббсвилль».
— Майк, ты ставишь меня в трудное положение.
— В смысле дела Черновского? — спросил Слэттери.
— Я не могу его помиловать и считаю, что ты должен это понять. Ты все о нем прочел?
— Нет, — сказал Слэттери.
— Ты читал хоть какие-нибудь показания свидетелей или материалы апелляции?
— Нет, — ответил Слэттери.
— На чье же мнение ты полагаешься? — спросил губернатор.
— Юридическое мнение? Одного местного парня. Хорошего адвоката. Он сказал, что помилование можно обосновать.
— А мне сказали противоположное, — заметил губернатор. — Кому нужно это помилование?
— Кое-кому из наших ребят. Губернатор, это важно. Речь тут идет об избирателях-поляках второго поколения. Мы с вами, возможно, ошибаемся, считая, что поляки всего лишь безграмотные шахтеры. Это уже не так. На днях я видел список: сколько молодых поляков служат в военных частях. Я имею в виду, у нас в стране, губернатор. И это был точный список, составленный по церковным записям, для того чтобы не упустить из виду ребят, которые американизировали свои фамилии. Нам хотелось бы, чтобы Черновского помиловали. Для нас это будет большое дело.
— Я еще немного об этом подумаю, но честно говорю: обещать ничего не могу.
— Понятно, — сказал Слэттери. — А как насчет дела Шнейдера?
— Это… — начал секретарь губернатора.
— Я знаю, — прервал его губернатор. — Автомобили. Тут я, думаю, смогу для тебя, Майк, что-то сделать.
— Мы были бы вам очень благодарны, — сказал Слэттери.
— А нам нужно что-нибудь попросить у Майка? — спросил губернатор своего секретаря.
— Нет, сэр, — ответил секретарь.
— Так я и думал, — сказал губернатор. — У тебя, Майк, всегда все или почти все под контролем, поэтому, когда ты обращаешься с просьбой, тебе очень трудно отказать. Прошу прощения за дело Черновского. Так, что еще? Когда ты и миссис Слэттери приходите в особняк к нам на обед?
— Мы надеялись, что, пока вы в городе, вы отобедаете у нас.
— К сожалению, я завтра должен быть в Эри, но поблагодари свою жену за меня. Как поживают твои дочки?
— Спасибо, хорошо, — сказал Слэттери.
— Генри, могу я сделать что-нибудь для тебя? — спросил губернатор.
— Не думаю, благодарю вас. Я бы хотел замолвить словечко за Черновского, за его помилование, но, похоже, это дело пропащее.
— Ну, не совсем пропащее. Ему грозит пожизненное, так что не сдавайтесь.
У губернатора, когда он начинал раздражаться, была привычка часто похлопывать себя по колену. И сейчас он принялся часто похлопывать себя по колену.
