О! — вот он, этот предательский выпад: ветер попытался отскочить, перестав быть мне опорой, дабы я потерял зыбкое равновесие и…
— Шалишь, брат. ДАВАЙ ЕЩЁ! ЕЩЁ, Я СКАЗАЛ!
И ураган разочарованно застонал, поняв, что попал в ловушку чужой воли, еще более могучей, нежели та, что позволяет ему жить по своему ураганному укладу… Он выл, тоскливо и яростно, без рулад, на один голос, продолжая послушно поддерживать меня на краю пропасти, только теперь уже из моей, а не из собственной прихоти… Но это быстро надоело мне, ибо радость кончилась. Я отвалился от ураганной подпорки, даже сделал пару шагов назад.
— Прочь. Ты мне надоел, ветер. Да и жрать охота.
Я взялся было причесывать в восемь пальцев кудель вдрызг растрепанной бороды, потом вспомнил про шапку… Вон она, за обломок скалы зацепилась… Перо сломано… И демоны бы с ним, с пером, в сумке запасные есть… Я оббил об колено сор с шапки и водрузил ее обратно, поверх чисто выбритой головы… Может, длинные волосы вырастить, а бороду сбрить? Такое уже бывало в облике моем, почему бы и нет? Но пусть мы сначала Морево изживем. Да, Зиэль?
— Да, Зиэль.
Если бы кто-то невидимый мог сопровождать меня в моих странствиях, он бы, небось, принял бы меня за безнадежного сумасшедшего, ибо очень часто я — предварительно удостоверившись, что никого видимого или невидимого поблизости нет — веду беседы сам с собой, разговариваю вслух, и не просто бормочу, издаю те или иные междометия, разукрашенные обрывками песен и богохульствами, но веду связные и долгие повествования! Добро бы я засел с рассказами у камина, выставив ноги к огню — одна рука обнимает кружку с вином, а другая щекочет девичью ключицу под раскрасневшейся щечкой… Нет же: бредет по узкой горной дороге брадатый детина, с конем в поводу, либо верхом, и громким гладким голосом рассказывает всякие долгие дурацкие истории о своем прошлом и настоящем, да еще в лицах… К счастью, бдительность моя настроена таким образом, что когда бы и где бы ни вздумал я болтать этак вслух — никто сего не обнаружит, не поймет. Но зато вполне могут услышать, как горластый мужик — судя по песне — из военных бродяг-наемников, приближается к трактиру, дабы там наесть и напить на пару-тройку серебряных кругелей.
Отсырела шапка, лежа на мху, и пропущенная соринка в затылке свербит, но — без шапки никуда, без головного убора на открытом воздухе только рабы имеют право находиться. Соринку мы найдем… вот так… а сырость сама высохнет. Вперед, что ли? А, Горошек?
И только я собрался, было, забраться в седло — как увидел надпись на камне, который я принял за обломок скалы… Мох смахнуть — хорошо читается… "Рыцарь Фодзи Гура упокоился здесь, в бездне, воистину по-рыцарски". Ах, вот оно что… Да, я знаю, я вспомнил, как дело было…
Фодзи Гура, как младший отпрыск древнего рода, не мог надеяться на получение наследства, да он и не надеялся. Однако, служба в столице, в гвардии Его Величества, открывала перед ним весьма широкие возможности для славной и безбедной жизни: помимо почестей и денег, имперский гвардеец Фодзи Гура мог добыть на кончике меча и титулы, и должности, он имел право надеяться на благосклонность любой девицы, из числа знатнейших невест империи… Всем пренебрег Фодзи Гура, выслужив за долгую и безупречную службу только рыцарское звание, железную звезду на грудь и небольшое ленное поместье в восточном уголку обширных имперских земель. Даже и здесь он оказался верен себе, то есть проявил скромность и своеволие: вместо того, чтобы по праву отхватить себе лакомый кусочек в пристоличных уделах — выбрал дикие и бедные земли там, на востоке, неподалеку от малой родины… В чем судьба не поскупилась для рыцаря Фодзи, так это в друзьях: с десяток знатнейших и славнейших рыцарей империи имели честь и взаимное удовольствие водить с ним дружбу! Еще в юности, на заре жизни, когда на всех сторонах окоема — куда ни глянь — просматривается только безоблачное счастье, довелось ему, в составе дюжины таких же как он молодых шалопаев и дуэлянтов, изведать на себе неистовый монарший гнев, ожидание казни в имперском узилище, и необъяснимую монаршую милость, которые, воспоследовав друг за другом, подобно огню, молоту и воде, навеки и неразрывно сковали в единую память и братство судьбы этих молодых людей…
А неутомимое время шло и шло, настигая и повергая в прах то одного из них, то другого…
Граф Лавеги Восточный, один из прославленной дюжины, тоже давно удалился на покой, будучи исполнен сил, оставил военную и иную службу в столице и тоже обитал на краю империи, на востоке, в двух днях ленивого конного пути от именьица своего старинного друга. У графа под рукой лежал целый удел, нежданно-негаданно полученный им в наследство, вместо безвременно погибших четверых старших братьев, но именно он, не пыжась титулами и богатством, примчался к другу, стоило ему лишь получить от него послание.
— Рад, рад, Лагги, не ожидал, что так скоро прибудешь. Дай, обниму…
— Да как получил твои каракули, так сразу на коня — и к тебе. Один, заметь, как ты и просил, без слуг и сопровождения. Прикажи подать вина, а то моя глотка похожа на печную трубу, сто лет не видавшую трубочиста, только вместо сажи в ней — дорожная пыль!
— Ты что же, без фляг в путь-дорогу пустился?
— Фляги при мне, одна еще полнехонька. Но водой сию сажу, сиречь пыль дорожную, не смоешь, только грязь по глотке разведешь. Будто сам не изведывал?
— Так, может, сначала омоешься, а потом уже выпивка? Вода в купальной лохани, вода нагрета, ибо я чувствовал, что ты в пути и вот-вот прибудешь.
— Какой ты скучный зануда, Фодзи! При чем тут выпивка? Выпивка после купания, а сейчас я жажду хочу утолить!
— А-а… Так бы сразу и сказал. Кадки водицы ключевой тебе хватит для утоления жажды?
Лавеги Восточный запыхтел, свирепо раздувая ноздри, смерил старого друга с ног до головы и с головы до ног, и как бы даже сверху вниз, несмотря на то, что ростом он был ниже почти на голову, однако стерпел, на старинную гвардейскую подначку не повелся.
— Вполне будет довольно простой столовой чаши белого вина. Можешь развести его на три четверти водой, если тебе жалко вина. Кадку с водой поднесите моему Горульке, только не вдруг, а пусть сначала расседлают, оботрут как сле…
— Мы знаем, как обращаться с лошадьми. Так, говоришь — на три четверти развести? Водой? Желание гостя — закон, я так и сделаю.
— Эх ты-ы, Фодзи, Фодзи… Гостеприимство, называется. Ладно, действительно, пойду омоюсь, а потом уже расскажешь — что случилось? Лавеги Восточный, несмотря на внешнюю простецкость, был умен и очень ловко воткнул вопрос, ибо — даже умирая от любопытства — не должен рыцарь достоинство свое рыцарское ронять…
— Ничего такого спешного и страшного, Лагги. За ужином все расскажу, не тая, не обинуясь. Какие у меня от тебя секреты?
Изящный низенький стол бо-инской работы накрыли на двоих в саду, среди вишен, с четырех сторон обставив место маленького пира вместительными круглыми жаровнями, на которых, источая живительное тепло, ровными гладкими грудами лежали раскаленные докрасна горные угли: подобная предусмотрительность со стороны хозяина не оказалась лишнею, ибо, несмотря на весеннюю пору, по вечерам ощутимо примораживало.
