Потом ей стало скучно, тем более что Димы там не было, а без Димы все теряло смысл.
Дима был ее призом в этой сумасшедшей скачке по имени Жизнь, где она была обязана хоть на старости лет что-нибудь выиграть.
Она выключила компьютер, снова вернулась к окну — мужчина все еще стоял и словно ждал кого-то — может быть, вот он, ее приз, грустно пошутила она. Надо только выйти и забрать его.
Но забирать этот жалкий приз ей не хотелось. Она вздохнула, пожелала незнакомцу удачи и включила телевизор. Там было какое-то убогое реалити-шоу, стайка сексуально озабоченных подростков, исцелившихся «клерасилом», пыталась доказать миру, что они что-то собой представляют, напоминая при этом семейство обезьян…
Ей это быстро прискучило. Она достала с полки любимый старый фильм. Она и сама не знала, почему любила этот фильм с юности — сюжет «Иезавели» был банален и прост: история женщины-вамп, из-за которой на дуэли погибал юноша. Потом, возмущенный ее надменностью, ее бросал жених, а потом она раскаивалась и приносила себя в жертву, сопровождая заболевшего желтой лихорадкой бывшего жениха на остров, куда свозили смертников…
Да и сам этот фильм она смотрела уже много-много раз. Просто она очень любила этого режиссера — Уайлера, и вообще любила старые фильмы.
Там было больше страсти, больше правды, и там — да, именно поэтому, наверное, она их так любила, эти черно-белые, медленные фильмы! — больше ценились личности, глубокие и странные, нежели эти жалкие «обезьянки»…
Жалкие, глупые обезьянки, с убогими душонками и мыслями.
Вера Анатольевна относила себя к личностям.
Сначала были прочитаны две главы из «Винни-Пуха» вслух, потом был выстроен огромный «лего»-замок, потом был просмотрен мультик про Шрека — и все это время, рядом с этим счастьем по имени Пашка, Тоня не могла до конца осознать себя ни счастливой, ни несчастной. Она зависла где-то посередине, готовая к смеху и слезам… Точно не могла найти выход из лабиринта, и никакой рядом Ариадны с нитью. Только они с Пашкой и мамой — втроем, а еще врачиха-фтизиатр, как злая колдунья, преследующая каждую Тонину мысль по пятам. Потому что если эта мысль была радостной, надо было тут же подослать напоминание о болезни и тем самым снова вернуть в озеро невыплаканных слез.
Так и проходил день, в серой дымке, и надо было уже ехать домой, потому что завтра работа…
— Тонь, ты оставь его еще на пару деньков у меня все-таки, — попросила мать.
Тоне хотелось закричать: «Как же так, ведь я и не знаю, сколько у нас вообще этих дней осталось!», но она тут же запретила себе эти мысли — навеянные злой колдуньей-врачихой, они не могли принести ничего доброго…
— Да, хорошо, — кивнула она. — Я что-нибудь завтра придумаю. Может быть, приеду с ночевкой…
Ей не хотелось тащить сейчас простуженного Пашку через весь город, и — там ведь Шерри, которая могла себе позволить и выругаться или пошло пошутить…
А ее бразильские сериалы чего стоят, где на протяжении целой серии могли устроить похороны или громко выяснять, от кого из героев понесла какая-нибудь Пакита-Розита!
Если бы не работа, до которой отсюда добираться тяжело, она бы осталась сама. Ей не хотелось сейчас в собственную квартиру — с появлением там Шерри квартира перестала быть ее.
— Тонь, а эта твоя Шерри…
— Да, мам, — ответила Тоня. — Она все еще у меня.
— Тонька, так нельзя! Ты добрая, слишком добрая…
— Дуреха, — кивнула Тоня, закапчивая материнскую мысль.
— Она же тебе на шею села!
— Ну да, села… А моя шея, мам, она всем подходит для этих целей!
Она рассмеялась, поцеловала Пашку и подошла к матери. «Кажется, что она уменьшается, — подумала Тоня, обнимая ее. — Стареет, уменьшается, истончается, как время… Или это ее время истончается? Или оно вообще проделывает с нами такую штуку, издевается над нами, самоуверенными и глупыми?»
— Все будет хорошо, ма, — пообещала она. — Моя шея сильная. Я выдержу.
И еще раз повторила эту спасительную «обманку», которой так хотелось верить, и так хотелось — чтобы она хоть однажды перестала быть утешительной «обманкой», став правдой:
— Все будет хорошо, да…
Но в горле застрял комок, и она боялась, что, если задержится хоть на минуту, из глаз польются водопады слез, а это ни к чему.
Поэтому улыбнулась из последних сил и быстро, стараясь не оборачиваться, чтобы они все-таки не вырвались на свободу, выбежала прочь, на холодный воздух, пытаясь справиться с внезапно накатившей слабостью и стать сильной.
Снова стать сильной…
ГЛАВА 4
«И будет снег лететь в окно…»
Он удивился — откуда взялась в голове эта песенка и почему она вдруг всплыла из потаенных уголков памяти…
Было странно лежать и молчать, обнимая женщину, которую его воображение заменяло другой, и стараться не смотреть на нее — а тупо смотреть в окно, за которым уже начинали сгущаться осенние сумерки.
Она тоже молчала — да и о чем им было говорить, в сущности? Та разность, которая раньше великодушно не замечалась, теперь стала такой огромной, что не замечать ее было нельзя. «Лора, я больше не могу делать вид, что я тебя люблю», — хотелось ему сказать.
— Я тебя люблю, — сказал он вместо этого, касаясь губами ее волос.
— Я тебя тоже люблю, — улыбнулась она ему.
«Сердце без любви похоже на храм без Бога…»
Он ведь соврал, так почему бы и ей не соврать? Она, как и он, держится за собственную привычку. Они стали друг для друга привычкой. Это вообще особенность любой страсти — когда огонь гаснет, остаются тлеющие угли. Это они с Лорой.
«Узнав, что храм пустой, соседи в него войдут и унесут украдкой от алтаря дощечку, черепицу и лампаду… Все это просто так, на память! А вслед за ними и грабители нагрянут…»
Они просто догорают, как эта лампада, которую просто так на память заберут соседи, и поделом! Будь они другими, испытывай на самом деле любовь — разве это случилось бы с ними?
«Сердце без любви испытывает только радость, когда его нещадно грабят…»
Ему было грустно. И еще — нестерпимо жаль и себя, и Лору. Ведь — грустно видеть храм опустошенный!
Хотелось все изменить.
Было невозможно изменить хоть что-нибудь…
— Пора, — сказал он, делая вид, что смотрит на часы.
— Уже?
Она села на кровати, испуганная и расстроенная.
— Ты куда-то спешишь?
— На работу надо, — соврал он.
— Ты не говорил…
Она и в самом деле была расстроена — он это видел.
— Я…
«Я тебя обманул, — хотел сказать он. — Я хотел… освободиться. Мы сейчас достанем вино, зажжем свечи и проведем этот вечер так, как тебе хочется».
