— А где же он? — прищурился Чэсь.
— Не знаю! И знать не хочу!
Бело-красный рыцарь подошел, но, видно, решил не мешать беседе — остановился поодаль. Закусил каштановый ус.
— Понимаешь, пан рыцарь… — Стражник хмурился все больше и больше. — Мне королем Желеславом власть дана. Я могу и благородного задержать. Не может… это… так случиться — вот тут есть человек, и вдруг… это… нет человека.
— Задержать? Что?! — Годимир понял, что сейчас придется драться. Не на поединке, а со стражниками короля, на земле которого находишься. И драться без всякого благородства, а мерзко и грязно, ради того чтобы уйти свободным и, по возможности, невредимым. Значит, так: как только они двинутся, следует садануть Чэся по голени, толкнуть его на Карпуху, а безымянного крепыша ударить локтем по носу. Если удастся сломать в третий раз — наука будет. А после подхватить алебарду — у кого не важно, — и тогда уж поглядим, кто с детства учился сражаться, а кто привык у кметей подати выколачивать по селам и на заставах.
— А то… это… задержать, — твердо отвечал Чэсь.
— Эй, погодите-ка! — Пан Тишило вроде бы и говорил негромко, как бы нехотя, но его голос приостановил назревающую свару.
Стражники обернулись. На их лицах мелькнула смесь уважения с опаской. Пан Тишило неспешно поравнялся с заречанами. Перед ним расступились.
Полещук остановился рядом с Годимиром. Плечом к плечу.
— В чем дело, братцы? Хотите пана рыцаря в чем-то обвинить? Так ведь?
Чэсь откашлялся:
— Пан Тишило, этот рыцарь утверждает… это… что прибыл сюда с горшечником Пархимом.
— На телеге?
— Да… это… на телеге.
— Хорошо. Дальше что?
— А горшечника… это… никто не видел, пан Тишило.
— Ну и что?
— А вот что мы нашли в телеге… — Стражник протянул полещуку испачканную рубаху.
Рыцарь Конская Голова взял ее, осмотрел, склонив голову к плечу, поскреб ногтем бурые полосы.
— Кровь…
— Так… это… и я говорю — кровь, — поддакнул седой.
— Ну, так и я не возражаю, — вмешался Годимир. — Кровь — она кровь и есть. Ни с чем не спутаешь.
— Значит, кровь, — повторил пан Тишило. — Похоже, меч или корд вытерли. Так ведь?
— Точно! — обрадовался поддержке солидного человека Чэсь.
— А кто тебе сказал, что это… Как там горшечника зовут?
— Пархим.
— Вот! Кто сказал, что это Пархима кровь или его рубаха?
Стражники переглянулись. Ответил старший:
— Я сегодня спозаранку… это… Карпуху послал покликать Пархима. Удивился… это… сильно, что он не пришел. Он завсегда приходил. То жбанчик пива… это… — Чэсь замялся. — Мы с ним давно… это… приятельствуем.
— А Карпуха начал по добру Пархимову шарить, так ведь? — нахмурился бело-красный.
— Неправда! — воскликнул парень. — Торчал край из куфара[28]! Ну, того, что под сидушкой… — Карпуха сбился, заозирался в поисках нужных слов и стал показывать руками — какая «сидушка», что за куфар, как он вытаскивал рубаху.
— Незадача… — Пан Тишило почесал затылок. — А может, ваш Пархим кроля зарезал и нож вытирал…
— Ага, об новую рубаху, — не сдавался Чэсь. — Он… это… с чудинкой, но не полный же дурень.
— Да. Незадача, — повторил пан Конская Голова. Повернулся к Годимиру. — Что скажешь?
— Ну, что мне говорить, пан Тишило? — развел руками рыцарь. — Утром проснулись — ни коня, ни Пархима. Я, рыцарь Годимир из Чечевичей, рыцарской честью готов присягнуть перед Господом и перед людьми…
— Погоди, пан Косой Крест. Не торопись. В этом нужды пока нет. У нас, в Полесье, так принято — вину сперва доказать надо. Да и у вас в Хоробровском королевстве тоже. Так ведь?
— А вы, панове, — откашлялся Чэсь, — не в Полесье своем. Тута владения короля Желеслава.
— Видал я твоего Желеслава, — коротко бросил Тишило. И непонятно: то ли послал к такой-то бабушке местного короля, то ли просто подтвердил знакомство. — Или в Заречье по-другому справедливость понимают?
Стражники не нашлись с ответом. По растерянным лицам было видно, что они рассчитывали на поддержку пана Конской Головы, а вышло как раз наоборот.
— Постойте! — Олешек все-таки не выдержал, дернул Годимира за рукав. — Я тут, что называется, слушал вас долго и внимательно…
— Ну? — без всякой радости откликнулся словинец. А что радоваться? Сейчас опять как ляпнет что-нибудь…
Шпильман глянул на него укоризненно. Хорошо, что не сказал: «Не «нукай»!»
— Мне кажется, мы про разных Пархимов тут толкуем.
— Не понял… — Чэсь скорчил такую гримасу, что случись рядом крынка с молоком — скисло бы.
— А что тут непонятного? — вскинул бровь Олешек. — Ты, кажется, что-то про внуков говорил? Здоровьем интересовался?
— Ну… это… было. А что?
— А то, что не похож тот Пархим, которого мы знаем, на дедушку.
Пан Тишило глянул на шпильмана заинтересованно. А стражники — как на полоумного.
— А на кого же Пархим… это… похож?
— Описать тебе его, что ли?
— Это…
— Сейчас опишу… — Олешек, согреваемый всеобщим вниманием, явно почувствовал себя в своей тарелке. — Росту чуть повыше меня, чуть пониже пана Годимира будет. Возрастом не больше тридцати годков, а то и двадцать пять, пожалуй, можно дать.
— Да ну?! — не сдержал восклицания седой стражник.
— А ты думал?
— Да что… это… думал? Я знаю. Пархиму за полсотни… это… лет перевалило. Четверо внуков, полбороды седые!
— Тогда, любезный, это точно какой-то другой Пархим, — проговорил Годимир, в душе недоумевая и радуясь одновременно.
— Как другой?
— Да вот так! У нашего в бороде ни единого седого волоска!
Воцарилось молчание. Стражники непонимающе пожимали плечами, украдкой переглядывались. Ай да Пархим — или как его там? — задурил головы всем, кому только смог. И, самое главное, вовремя удрал. Ведь, как известно…
— Как говорят у нас в Грозове, — пробасил пан Тишило, — главное — вовремя смыться. Так ведь? Не того горшечника вы, друзья мои, — он улыбнулся стражникам, видимо, желая их ободрить, — ищете. Или не там. Так ведь?
— Так мы… — проблеял Карпуха. Махнул рукой. — Что ж ты, дядька Чэсь!
— Ничего! Поговори у меня! — Седой даже дернулся оплеуху закатить нахальному юнцу, но постеснялся присутствия благородных панов. — Рубаха-то… Рубаха!
