А маятник продолжал свой отсчет. Пошатываясь, Дементьев на ватных ногах вышел из хаты и начал делать свое привычное воинское дело, превозмогая предательскую слабость. Внешне он выглядел спокойным, и никто из его подчиненных даже не заметил, что с ним что-то не так. Но это спокойствие стоило капитану немалых усилий: у него все валилось из рук, словно вышибаемое пульсирующими ударами дьявольского внутреннего маятника. «Убьют — ранят» — стучало и стучало в мозгу: безостановочно, не затихая ни на секунду. На Дементьева надвигалось что-то неотвратимое, от которого не убежишь и не спрячешься — Павел чувствовал приближение этого давящего чего-то, но ничего не мог сделать. «Врешь, — сказал он сам себе, — не поддамся!». Он вдруг вспомнил мрачное лицо Сидоровича, и его прошиб холодный пот — вот как оно, оказывается, бывает. Но тут же сам себя одернул: маятник-то не предрекает ему непременную смерть — он оставляет выбор! А вдруг в тот самый момент, когда его, Павла, настигнет пуля или осколок, этот чертов маятник качнется в сторону «ранят»? Шансы пятьдесят на пятьдесят, а на войне бывает и гораздо меньше. Ему было худо, от непрерывного стучания проклятого внутреннего маятника можно было сойти с ума, но Павел держался изо всех сил: у него было дело, которое за него не сделает никто.
Дивизион выдвигался на оборонительный рубеж.
* * *
06 июля 1943 года
Приказа ждали до рассвета. Мироненко и Дементьеву было уже известно, что немцы, ломая сопротивление шестой гвардейской армии генерала Чистякова, занимавшей первую линию обороны, продвинулись вперед и приближаются ко второй оборонительной линии — к рубежу, занятому первой танковой армией генерала Катукова.
— Через час-два они будут здесь, — сумрачно сказал Мироненко.
Ожидание тянулось, выматывая напряженные нервы людей. Комдив и начальник штаба побывали на наблюдательном пункте, проверили подготовку позиций — дивизион всю ночь зарывался в землю, копал окопы и щели, — и маскировку, обзвонили все батареи. Все было нормально — командиры батарей были готовы встретить врага и ждали только приказа «Огонь!».
И враг пришел — утром, с первыми лучами солнца. А в половине одиннадцатого на первую мехбригаду и на весь третий механизированный корпус генерала Кривошеина обрушился удар чудовищной силы — на его позиции одновременно наступало свыше двухсот танков с пехотой.
…Танки шли сплошной стеной. Они двигались в шахматном порядке, и поэтому просветы первого ряда бронированных чудищ перекрывались машинами второго ряда, и так далее. Из лощин медленно выползали огромные стальные глыбы на гусеницах, прикрытые остатками не сброшенной маскировки из веток и соломы и напоминающие украинские хаты.
Павел никогда не видел такого большого скопления танков. Подняв к глазам бинокль, он всматривался в их угловатые очертания, в длинные стволы пушек, в широкие надульники, хищно выброшенные вперед, словно головы голодных гадюк, высматривающих добычу. Вот они, те самые «тигры» и «пантеры», о которых столько говорили, и конца-краю им не видно.
Они шли как на параде, с открытыми люками башен, пока еще вне досягаемости огня русской артиллерии. Между машинами жуками мелькали мотоциклисты, из люков торчали головы офицеров, подающих команды. А за танками шли, выделяясь черными точками на желтом пшеничном поле, пехотинцы, издали похожие на каких-то мелких насекомых. На бригаду наступала мотодивизия «Великая Германия» — наступала, уверенная в превосходстве немецкой техники и германского «нового порядка» над русскими недочеловеками, трусливо зарывавшимися в землю в призрачной надежде уцелеть. Танковая лавина выглядела как набиравший разбег сомкнутый строй тяжелой панцирной конницы, выставившей вперед копья и опустившей на лица забрала с узкими прорезями, сквозь которые смотрели холодные глаза нелюдей-убийц.
Танки шли. Возможно, немцы рассчитывали устрашить русских одним видом своей грозной техники. Но шел уже третий год войны, и русские воины стали уже другими — они неплохо научились воевать, заплатив за эту науку очень высокую цену кровью. Никто из них не дрогнул, не побежал в страхе, спотыкаясь и закрывая руками голову, — русские ждали, сжав рукояти мечей, принявших в этом времени форму орудий и пулеметов.
«Тигры» с ревом ползли вперед, наугад швыряясь снарядами. Количество атакующих танков непрерывно росло — из оврагов появлялись все новые и новые. Дементьев насчитал в поле зрения до сотни машин, сбился и бросил это занятие — все равно в поднятых танками тучах пыли точно не сосчитаешь, да и какой в этом смысл? От его подсчетов танков меньше не станет, как ни крути. Считать будем после боя, горелых и битых, — если, конечно, сможем их остановить, и если на поле этом останется кому считать.
В знойном июльском мареве силуэты машин дрожали, расплывались и сливались в многоголовое чудовище, целеустремленно ползущее вперед. Зверь распластался, растекся по земле, глухо стонущей под широкими гусеницами, и превратился в скопище боевых машин, составлявших единой целое, подчиненное железной воле Зверя и его повелениям. Стальной таран, выкованный из крупповской брони и неуязвимый, по разумению Зверя, для русского оружия, должен был сокрушить русскую оборону, уже подточенную, как полагал Дракон, огненным вихрем с земли и с воздуха. Теперь один мощный удар, перешибающий хребет, — и русские кости жалко хрустнут под тяжкими лапами Зверя, размазывающего врагов в жидкую кровавую кашицу. А Коричневый Дракон двинется дальше, ступая по черепам, утоляя свою ненасытную жажду кровью побежденных и сытно отрыгивая после обильной трапезы, — кто осмелится встать на его пути, чтобы преградить ему дорогу?
…Гул железной лавины, катящейся на позиции дивизиона, нарастал; все чаще и все ближе падали снаряды танковых пушек.
Мироненко оторвался от бинокля и, шевеля желваками, бросил коротко:
— Давай, Паша, — время.
— Всем батареям — огонь! — произнес Дементьев, прижав к щеке телефонную трубку, нагретую жарким июльским солнцем.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. УКУС «ТИГРА»
Там горела земля,
Там кипела броня,
Там росли похоронные бланки
Ну, а швырнул бы ты,
Чтобы пахли цветы,
Свое сердце под черные танки?
Очередная ракета с шипением разрезала ночное небо тонким светящимся шрамом, описала дугу, рассыпая искры, и погасла. Хотя назвать это небо ночным можно было только по времени суток — десятки осветительных бомб, подвешенных на парашютах над полем отгремевшего боя, и зарево от догоравшей деревни Сырцово разогнали ночную темноту и превратили ночь в призрачный день. И в мертвенном свете этого дня по всему переднему краю обороны кипела работа: на боевые позиции подтягивалось пополнение; приглушенно урча моторами, ползли машины, подвозящие боеприпасы и вывозящие раненых; трудились похоронные команды, хороня павших; тягачи оттаскивали подбитые танки, которые можно было отремонтировать и вновь бросить в бой. С передовой изредка доносились пулеметные очереди, но было ясно, что ночного боя не будет — днем обе стороны выложились по полной, и теперь собирались с силами, готовясь завтра схлестнуться снова.
