— Эта карета принадлежала маркизе де Помпадур, — сообщила Ариадна Парисовна в надежде, что старая трещотка упадет в обморок, — она подарила ее мне, за особые заслуги.
«Воображаю, какие это заслуги, старая сводня!» — подумала мамаша Пуатье, а вслух рассыпалась в охах и ахах.
Госпожа Эйфор-Коровина улыбнулась — как все-таки хорошо уметь читать мысли людей. В целом, ей с первых минут стала ясна роль госпожи Гурдан, в тело которой переместилась Ариадна Парисовна, но теперь можно быть уверенной на все сто.
«Знакомьтесь, — госпожа Эйфор-Коровина представила себя в каком-нибудь ток-шоу, — Констанца Гурдан, элитная сводница. Среди ее клиентов такие известные личности, как принц Конде, принц Конти, герцог Орлеанский, герцог Шуазель и даже, поговаривают, что сам король охотно пользуется услугами госпожи Гурдан, бывшей проститутки, а ныне самой дорогой и талантливой сутенерши на всем белом свете!».
Вера Николаевна прильнула к окну и смотрела на проплывающий мимо пейзаж абсолютно ненормальными тазами. Карета ехала по десятисантиметровому слою грязи.
Взгляд мадам Савиной остановился на экипаже, увязшем в отвратительной каше из помоев, земли и навоза.
— И это, прошу заметить, вокруг герцогского дворца, — шепнула Ариадна Парисовна. — Почти центр города.
По краю мостовой текли нечистоты. С верхнего этажа кто-то выплеснул на улицу сначала помои, а потом содержимое ночного горшка.
— Этого не может быть, — бормотала мадам Савина, прижимая к носу надушенный платок. Было бы самое то, пропитать его не одеколоном, а нашатырем. Казалось, что смрад висит в воздухе грязно-желтым маревом! Рои мух облепляли кучи отбросов, вдоль узких тротуаров бегали огромные крысы, кровь с мясных туш текла прямо на землю. Карета проехала мимо женщины, сидевшей на лавке перед корзинами с рыбой. Вера Николаевна чуть было не потеряла сознание от удушливого, жирного запаха разлагающейся рыбы, выловленной из Сены — реки, куда день за днем четырехмиллионный город сбрасывал тонны отходов своей жизнедеятельности.
Люди, одетые в кошмарное рванье, которое от грязи давным-давно потеряло своей цвет и казалось сплошь коричнево-серыми лохмотьями, жались к стенам домов. Самые запущенные и вонючие московские бомжи выглядели бы зажиточными ремесленниками на фоне парижан 1746 года.
Трех- и четырехэтажные строения почти что соприкасались кровлями, отчего внизу всегда был полумрак.
— Ну что, вы по-прежнему хотите кричать, что вас похитили и держат в притоне? — насмешливо шепнула Ариадна Парисовна полумертвой от шока мадам Савиной.
— Подайте! Подайте! — донесся истошный вой, когда карета проезжала мимо церкви.
— Брось им, — Ариадна Парисовна сунула Вере Николаевне в руки горсть медных монет, — иначе они своими лапищами сейчас все дверцы уделают, да и близко нищих лучше не подпускать. Тут и туберкулез можно подхватить, и даже проказу.
Мадам Савина тут же швырнула в грязь деньги. Нищие тут же повалились в отвратительную жижу и начали драться друг с другом за медные гроши.
— Один миллион нищих в городе, где всего четыре миллиона жителей, задумчиво произнесла Ариадна Парисовна, — с ума сойти…
— Эти люди обделены божьей благодатью, — пожала плечами мамаша Пуатье, — только благородные люди достойны лучшей доли. Участь черни — копаться в земле и производить нужное количество солдат.
— Это очень плохо кончится, — лаконично ответила госпожа Эйфор-Коровина.[3]
Незаметно карета выехала на мощеную мостовую, трясти стало намного сильнее.
Зато на мостовой было немного чище, хотя по краям все равно текли нечистоты. Нищих по дороге почти не попадалось, зато появились патрули в черных плащах и стражники в будках.
— Бастилия, — Ариадна Парисовна показала на огромную каменную стену.
Вера Николаевна высунула голову наружу и так и не смогла опустить шею. Наверх, казалось, что под самое небо, уходили толстые каменные стены круглого здания. Бастилия висела над мадам Савиной будто корабль-призрак, будто диковинный, невероятный фантом! Но она была настоящей, реальной! Можно выйти и потрогать ее руками!
— Этого не может быть, — пробормотала Вера Николаевна.
Она не верила своим тазам. Казалось будто она находится в центре гигантской съемочной площадки… Сейчас скажут: «Снято» и мадам Савина спокойно выйдет из огромного павильона на улицу, где будут в два ряда ехать машины, звонить трамваи, сверкать витрины магазинов…
— Этого не может быть, — снова повторила она, продолжая глядеть на происходящее, не моргая.
— Так только сначала кажется, — отозвалась Ариадна Парисовна.
Мамаша Пуатье слушала этот разговор вполуха. Мысли ее были уже в салоне модистки Руже, скоро она сможет приобрести там целый гардероб, заказать белошвейкам нового нижнего белья, купить себе настоящих духов от Онорэ, а не довольствоваться жалкими подделками. Может быть, у нее даже будет собственный дворец и прислуга…
Старая графиня вздохнула и прижала руки к груди, чтобы хоть как-то удержать полет собственной фантазии. Остатки своей жалкой пенсии, получаемой от Его Величества за покойного мужа, имевшего «значительные заслуги» перед короной (в течение двадцати лет был смотрителем уборной Его Величества), мамаша Пуатье потратила на свечи. Свечи эти она ставила всем святым подряд, умоляя их только об одном: «Сделайте так, чтобы у короля искры из глаз посыпались, когда он окажется в постели с моей дочерью! Сделайте так, чтобы она заняла место старухи Помпадур!». Надо заметить, что у Франсуазы была очень кроткая и заботливая мама, просила счастья для дочери, а не для себя.
* * *
Маркиза открыла глаза и не сразу поняла, что с ней случилось. Последнее, что она помнила — это звук удаляющихся шагов Тюрго. Страшно болела голова, во всем теле ощущалась разбитость, а самое страшное, что мадам де Помпадур никак не могла вспомнить, каким образом оказалась лежащей на кушетке. Опыт пережитого заставил маркизу первым делом проверить наличие и целостность панталон.
— Слава Богу! — вздохнула она с облегчением, затем по ее лицу пробежала судорога.
Маркиза судорожно схватилась за грудь и только обнаружив, что бриллиантовое колье, подарок короля, на месте, а серьги по-прежнему в ее ушах, окончательно успокоилась.
— Что же это такое было? — задала вопрос сама себе мадам де Помпадур. — Розалин! Розалин!
— Да, ваша светлость? — из боковой дверцы появилась служанка, и как обычно скромно потупила глаза.
— Розалин, почему ты никогда не смотришь на меня? — в маркизе проснулась капризная вздорность, какая случалась у нее обычно только в критические дни.
