Теряя остатки самообладания, я схватил Мириам за руки, чтобы рассказать ей эту великолепную новость, обнять ее на заднем сиденье громоздкой машины местной акушерки.
– Спокойнее, Блейк, спокойнее.
Она вырвалась, стараясь не смотреть мне в глаза. Меня били судороги сексуальной ярости. Из трещин в бетонном покрытии пробивались побеги какого-то крикливого тропического растения. Между моих ног, словно в ответ на мое неистовство, распускались кроваво-молочные рожки, подобные цветам взбесившегося гладиолуса. Я видел их и раньше, около церкви отца Уингейта.
Кровавые копья ломали бетон под колесами припаркованных автомобилей, лезли из моих следов на травянистой обочине.
– Блейк, это что-то необыкновенное… Господи, да они просто великолепны.
– Мириам, я дам тебе любые цветы, ты только пожелай! Я взращу орхидеи из твоих рук, розы из твоих грудей, – воскликнул я, вдохновленный тысячью ароматов ее тела. – В волосах у тебя будут магнолии…
– А в сердце?
– Я взращу росянку во чреве твоем!
– Блейк, вы всегда так возбуждаетесь? По любому поводу?
Все еще не догадываясь о силе, вызвавшей из небытия эти сексуальные детонаторы, Мириам встала на колени и начала рвать цветы. Уже успокоенный, я гордо наблюдал, как прекрасная молодая женщина несет к клинике пучок моих половых органов. Я снова ощущал свою силу, силу, влившуюся в меня во время последнего моего видения. После сна о полете я вел себя, как раненая птица, не могущая улететь из маленького пригородного садика: подобно ей, я был заперт в этом затхлом, безликом городишке. Однако китоплаванье меня преобразило, по достоинству увенчало мой триумфальный исход из утонувшего самолета. Теперь мои силы питались от невидимой мощи океанов, влившейся в меня по тонюсенькой вене этой скромной речушки. Я вышел на землю перерожденным, подобно своим земноводным пращурам, которые за бессчетные миллионы лет до меня оставили море, чтобы шагать по заждавшимся садам юной земли. Подобно им, я хранил в крови своей воспоминания об этих морях, воспоминания о бездонных глубинах времени. Я принес с собой царственность настоящих китов, древнюю мудрость всех китообразных.
Тем утром я величественно обходил клинику с ведром и шваброй, отвозил на тележке грязное белье к прачечному фургону, исполнял поручения женщин из регистратуры. Я удовлетворенно смотрел, как Мириам разносит цветы по кабинетам и процедурным, расставляет их по вазам, которые я обнаружил в одном из шкафов. В приемном покое, среди пациенток беременных и бесплодных, воспылали цветы моего сексуального неистовства.
Были тут и две пожилые женщины из моего вчерашнего видения – местная парикмахерша и жена адвоката; они спокойно и с достоинством плавали в толпящейся рыбами воде, в составе моей акватической свиты. Теперь они сидели среди моих цветов, не думая ни о чем, кроме варикозных вен и климактерических приливов. Когда я подметал пол у них под ногами, они не сводили с меня глаз.
Позднее, когда утренний прием закончился, доктор Мириам позвала меня в свой кабинет вытряхнуть контейнер с грязными бинтами и прочим медицинским мусором. На подсвеченном экране висели рентгеновские снимки моей головы. Доктор Мириам стояла спиной к окну. Парк был залит электрическим сиянием, словно осветители с киностудии направили на него все свои дуговые прожектора.
– Мы на пороге резкого взлета рождаемости – вы можете себе представить, что чуть не каждая сегодняшняя пациентка одержима идеей беременности? Одна из местных бабушек интересовалась, можно ли организовать ей искусственное осеменение донорской спермой.
Мириам сняла белый халат и взглянула на меня озабоченно и с некоторой тревогой. Уж не думает ли она, что я сию же секунду извлеку свой пенис и приступлю к работе? Мне хотелось успокоить ее, воодушевить, чтобы она не боялась меня и того, что будет с нами.
Я кружил вокруг нее с помойным ведром в руке. Виды и запахи ее тела заливали меня, я в них захлебывался. Ее белые зубы, чуть постукивавшие, когда она рассматривала рентгеновские снимки, ее левая ноздря, понюхавшая покрытый лаком ноготь, ее крепкие бедра, чуть покачивавшиеся из стороны в сторону, – все это меня оглушало. Я хотел иметь законную долю в каждом ее вдохе, в каждой ее мысли, мне хотелось запечатлеть каждый ее смех, каждый случайный взгляд, хотелось изготовить из ее пота самые ревностные духи…
– Мириам, у вас были когда-нибудь дети?
– Конечно же нет! Хотя мы со Старком… – Резким взмахом руки она отослала меня прочь, но тут же, не успел я дойти до двери, догнала и крепко схватила за локоть. – Честно признаться, с момента вашего здесь появления я не думаю ни о чем другом. Я такая же одержимая, как все эти наши дуры.
– Мириам, неужели вы не понимаете? – Она решительно вырвалась из моих объятий. – Это все авария… вы…
– Блейк, ради бога… Вчера вечером – вы же репетировали нечто вроде смерти. Для себя или для меня, я не знаю этого и знать не хочу.
– Нет, Мириам, не смерть. – Впервые за последние дни это слово меня не испугало. – Не смерть, а новая жизнь.
Когда она уехала на своей спортивной машине смотреть домашних пациентов, я задержался в кабинете и внимательно изучил прикрепленные к демонстрационному экрану снимки: изображение моей головы, сквозь которую струится неустанный свет. Мне казалось, что весь заоконный мир, деревья и луг, где дети мастерят мне могилу, мирные улочки с их сонными домами образуют огромное прозрачное изображение на экране мира, изображение, сквозь которое неудержным потоком рвутся лучи более глубокой, испытующей реальности.
Глава 18
Целитель
К полудню в клинике не осталось никого, кроме меня и регистраторши, добровольной помощницы из местных домохозяек. Пока я ждал, когда же Мириам Сент-Клауд вернется с вызовов, в приемном покое появилась женщина с десятилетним сыном. Мальчик упал с дерева и сломал себе руку. Мать истерически обвиняла в этом всех и вся, мешая своей болтовней регистраторше, которая пыталась наложить временную шину.
Расстроенный детским плачем, я зашел в процедурную посмотреть, не нужна ли моя помощь, и услышал кусок материнской филиппики:
– Он забирался на баньян, выросший прямо напротив супермаркета, там сейчас чуть не все шеппертонские дети. Куда, спрашивается, смотрит полиция? Там же теперь по улице не проехать.
Мальчик все плакал и плакал, и зажмуривал глаза, боясь взглянуть на свое распухшее, со вздувшимися венами, запястье. Не в силах придумать какие-нибудь слова утешения, я ласково взял его за руку. Мальчик болезненно сморщился и вырвался, кулачок его свободной руки угодил прямо по моим едва зажившим костяшкам. Одна из ранок тут же открылась, и крупная капля крови упала мальчику на больное запястье, он ее тут же с ненавистью растер.
– Кто вы такой? Что вы с ним делаете?
Мать начала меня отпихивать – и вдруг заметила, что сын ее больше не плачет.
