— Это не чистокровные лошади... не скаковые... Я думаю, что это должны быть многоборцы.
— А откуда вы знаете, что это не скаковые лошади?
— Кость шире, — объяснил я, — более массивная голова. И щетки более густые[1].
Стивен сказал: «О!», словно был восхищен открывшейся премудростью.
Тут мы заметили, что вслед за лошадьми целеустремленно шагает человек в темном пальто. Заметив нас, он сразу же повернул в нашу сторону. Стивен выступил ему навстречу.
— Николай Александрович Кропоткин? — осведомился он.
— Да, — ответил тот по-английски, — это я.
Он говорил густым, как шоколад, басом с сильным русским акцентом, тщательно выговаривая каждое слово по отдельности. Внимательно осмотрев меня, он заявил:
— А вы-Рэндолл Дрю.
— Я очень рад встрече с вами, мистер Кропоткин, — сказал я.
Он стиснул мою руку и встряхнул ее так, словно качал воду.
— Рэндолл Дрю. Пардубице. Вы были третьим.
— Третьим, — подтвердил я. На этом его знание английского оказалось исчерпано, и дальше он грохотал уже на своем родном языке.
— Он говорит, — усмехнувшись одними глазами, перевел Стивен, — что вы великий наездник, что у вас смелое сердце и мягкие, как шелк, руки и что он рад встрече с вами.
Мистер Кропоткин прервал ритуал рукопожатия, быстро сунул руку Стивену, оглядел его с головы до ног, словно рассматривал лошадь, и что-то коротко спросил. Стивен так же коротко ответил, после чего Кропоткин обращался уже только ко мне, совершенно не замечая моего спутника. Позднее Стивен объяснил мне, что он спросил: «Вы ездите?»
— Пожалуйста, скажите мистеру Кропоткину, что русская команда показала на международных соревнованиях большую смелость и опыт, а состояние, в котором я увидел лошадей сегодня, говорит о том, насколько он хороший руководитель.
Мистеру Кропоткину комплименты пришлись по душе. Он самодовольно усмехнулся. Это был крупный человек лет шестидесяти, с изрядным лишним весом, но легкой походкой. Над верхней губой нависали густые седоватые усы, которые он постоянно разглаживал большим и указательным пальцами.
— Посмотрим на лошадей, — сказал он на своем варианте английского языка. Это прозвучало наполовину приглашением, а наполовину приказом. Я сказал, что буду рад, и мы пошли к скаковому кругу.
Пятеро его подопечных ездили шагом около входа, ожидая указаний. Он решительно и коротко отдал распоряжения своим рокочущим басом. Наездники остановились и разбились на две группы.
— Один круг кентером, — объяснил мне Кропоткин, указывая на лошадей.
Мы стояли бок о бок. Точно так же люди во всем мире наблюдают за тренировкой лошадей. Мощные лошади, подумал я, и хороша, спокойно идут, но сказать сейчас, как они покажут себя на соревнованиях, невозможно: все делается очень неторопливо.
Кропоткин произнес несколько фраз и каждый раз нетерпеливо дожидался, пока Стивен переведет его слова.
Это только часть лошадей, отобранных для Олимпиады. Скоро уже будет готов окончательный список. Остальные лошади на юге, там теплее. Все лошади для равнинных скачек с ипподрома отправились на зиму на Кавказ. Там и часть лошадей, которых готовят к Олимпийским играм, но к лету они вернутся в Москву.
— Скажите ему, что это очень интересно.
На лице Кропоткина появилось выражение, которое я назвал бы довольным. У него, как и у всех москвичей, тоже было неподвижное лицо и мрачные глаза. Я подумал, что подвижность черт — это привычка, которую приобретают — или не приобретают — в детстве, глядя на окружающих, и то, что на лицах этих людей нельзя было прочесть ни восторга, ни презрения, вовсе не означало, что эти чувства не кипели у них внутри. Но показывать их было неблагоразумно. Непроницаемое выражение лица, возможно, было важным условием выживания.
Лошади завершили круг в милю длиной. Они дышали совершенно спокойно.
Жокеи спешились и почтительно разговаривали с Кропоткиным. Ни в седлах, ни на земле они не показались мне пригодными к таким крупным соревнованиям, как Олимпийские игры. В них не было уверенности в себе, которая явно ощущалась в Борисе. Я сказал Кропоткину о своем ощущении.
Он согласился со мной, сказав, что все это конюхи.
— А вот из Миши выйдет толк, хотя он, еще молод.
Он указал на юношу лет девятнадцати, который, как и другие, под тяжелым взглядом тренера вываживал по кругу лошадь.
Стивен перевел мне, что с Мишей тренер занимается особо, так как тот смел, у него хорошие руки и он может заставить лошадь прыгать. К конюшням за нашими спинами подъехал темнозеленый фургон. Мотор машины ревел, пугая лошадей. Кропоткин невозмутимо наблюдал, как машина с трудом сдавала назад, втискивая между рядами сараев прицеп с дрожавшими от вибраций мотора деревянными стенками. Когда автопоезд скрылся из виду, шум немного утих. Кропоткин, как только смог расслышать свой голос, обратился к Стивену с длинной речью.
— Мистер Кропоткин говорит, — сказал Стивен, — что Миша в сентябре ездил конюхом на международные соревнования, и, возможно, вы захотите поговорить с ним тоже. Мистер Кропоткин сказал, что, когда человек из британского посольства задавал ему вопросы о лорде Фаррингфорде и Гансе Крамере, он объяснил, что ничего не знает, и это было правдой. Но потом он вспомнил, что Миша что-то знает. Правда, только о Крамере, а не о лорде Фаррингфорде.
Поэтому он позаботился о том, чтобы Миша сегодня работал с лошадью и вы смогли бы с ним встретиться.
— Да, — сказал я. — Я вам очень благодарен.
Кропоткин в ответ чуть заметно наклонил голову, повернулся к конюхам, приказал им отвести лошадей в конюшню и быть поосторожнее при переходе улицы. Мише он велел остаться. Потом он вновь повернулся ко мне и погладил усы.
— Конь у Миши хорош, — заявил он. — Годится для Олимпийских игр.
Я с интересом посмотрел на лошадь, хотя она внешне ничем не отличалась от остальных. Крепкий гнедой жеребец с белой стрелкой вдоль носа и белыми носочками на передних ногах, грубая шерсть, которая как раз годилась для этого времени года, и добрые глаза.
— Хорош?! — воскликнул Кропоткин, похлопывая животное по крупу.
— На вид он смелый и крепкий, — ответил я.
Стивен перевел мои слова, а Кропоткин молча выслушал их. Четырех других лошадей увели, и Кропоткин представил нам Мишу, правда, уже без похвальных эпитетов.
— Михаил Алексеевич Таревский, — сказал он и добавил несколько слов, обращаясь к юноше. Судя по интонации, это был совет отвечать на все мои вопросы.
— Да, Николай Александрович, — ответил тот. Я подумал, что для интервью можно было бы выбрать место получше, чем открытый скаковой круг, покрытый жидкой грязью, под дождем, смешивающимся со снегом. Однако ни Кропоткин, ни Миша, казалось, не замечали непогоды. Хотя они и видели, что мы со Стивеном, пытаясь согреться, переминаемся с ноги на ногу, но не предложили пройти в теплое помещение.
