— На самом деле только Куини. Брат Хайрам по-настоящему любит эту девочку. Пророк все время давит на него, чтобы еще жену себе взял, а он все время отвечает, что ему никто больше не нужен.
Я поблагодарил Сестру Карен за помощь.
— Я знаю: вам нельзя было со мной разговаривать, — сказал я.
— Я люблю Пророка, но — вот как Бог свят — нельзя же ходить по жизни, не разговаривая с людьми! Ты сейчас к Куини поедешь? Сделай мне одолжение, скажи ей — тут для нее пакет пришел.
Я поехал по дороге вдоль Красной речки. Утро было в разгаре, а улицы — тихи. Вы могли бы подумать: что ж, мол, это нормально — дети в школе, мужчины на работе, женщины либо дома, либо тоже какой-то работой заняты. Только это не совсем так, как есть на самом деле. Каждый ребенок старше восьми действительно в школе. Младшие дети — я говорю о тех, кому от пяти до семи, — присматривают за малышами или делают какие-то домашние дела. Большинство жен работают на фермах или в немногих имеющихся магазинах. Многие работают на церковной швейной фабрике — делают шнуры для очков. Некоторые обивают кресла и диваны в мебельной мастерской. Очень многие трудятся секретаршами в церковном управлении. Чем они там заняты — кто их знает, только я могу предположить, что там тонны бумаг надо обработать, если планируется конец времен. Некоторые женщины в Месадейле — медсестры или акушерки, работают они в Сент-Джордже или в Седар-Сити; обычно это те, кто сам не может иметь детей. Моя мама какое-то время работала кассиршей в нашем коопе — кооперативном магазине — неполный день. Когда я был маленький, я иногда ходил туда вместе с ней, стоял рядышком, когда она пробивала чеки за продукты. Единственными покупателями были другие Перваки, обычно три или четыре сестры-жены, вышедшие за покупками. Они, бывало, наполняли пять-шесть корзин картонками крупы, кусками свиной грудинки, коробками с банками фруктового коктейля. Иногда затевали ссору из-за яблочного или виноградного сока, а иногда вообще не произносили ни слова. Помню, как-то раз в магазин зашел парень, который явно не был Перваком. На нем были джинсы и футболка, в рукав которой он закатал пачку сигарет. Он расхаживал по проходам между стеллажами так, будто сам не знал, что ищет. Когда он проходил мимо стайки сестер-жен, они посторонились и отвернулись, чтобы не смотреть на него. Парень выбрал проход, где находилась касса моей матери, и купил плитку шоколада. Он пристально нас разглядывал, и мама притянула меня поближе к себе. «Нет ли здесь поблизости ресторана или кафе?» — спросил парень. Мама помотала головой. Пробила чек за шоколадку и вручила ему сдачу. Я смотрел, как парень идет назад к своей машине. Смотрел, как машина задом выезжает с парковки. Смотрел, как мама постепенно уверяется, что не совершила ничего дурного, взяв его деньги и коснувшись его руки, когда отдавала ему два пятака сдачи.
А что же мужчины? Что они делают в Месадейле? Некоторые работают на стройках в Канабе или Сент-Джордже, где прилично платят. Подростки работают на строительстве в Месадейле, ставя все больше и больше домов для жен и детей и все больше — офисных зданий для церковного начальства. В мой последний год в Месадейле я перекрывал крышу церкви, чуть ли не полгода провел, приколачивая кровельную дранку. Знаете, что Роланд произнес, когда я ему про это рассказал? «Ох, миленький, как тут не говорить об ангеле на крыше!»[31]
Но очень многие мужчины нашей церкви вообще не работают. Особенно Апостолы, эта банда преданных последователей Пророка, которые приглядывают для него за всеми и вся. Мой папаша был Апостол и за это получил дозволение брать себе столько жен, сколько душеньке угодно. В этот утренний час большинство таких типов еще спят мертвым сном, отходя от похмелья или от наркотического кайфа. По моим догадкам, у половины наших мужиков — проблемы с виски и/или с денатуратом, а другая половина балуется викодином и другими наркотиками, которые легко добыть в Хэррикене или Сент-Джордже. Нет смысла лишний раз говорить вам, что Пророк официально запрещает алкоголь и наркотики или что я почти полностью уверен: в Месадейле он-то и есть главный наркодилер.
Дом Куини заметить было легко — небольшой, оштукатуренный под мрамор дом-ранчо, вероятнее всего, две спальни, гостиная и ванная комната. Еще одна деталь выдавала его принадлежность — патрульная машина ее мужа, припаркованная под углом на въездной аллее.
На другой стороне улицы я свернул в сухой водосток и съехал в каньон. Фургон пробирался вверх по старому руслу реки, шины скрипели по песку, пока мы не добрались до излучины, где никто не мог нас заметить. Стены каньона отбрасывали длинную тень — Электре будет здесь вполне прохладно. Я налил ей в миску воды и открыл окна. Стал объяснять ей, какая она хорошая девочка, но она понимала, что сейчас произойдет: хвост ее безвольно свалился с задницы вниз. Когда же я вылез из машины, она принялась лаять, да с какими-то подвываниями, словно я слопал ее малышей. Эхо разнеслось по всему каньону. Когда я сказал ей «ш-ш-ш!», эхо разнесло по каньону и мое шипенье тоже. Все это никуда не годилось.
— Ох, да ладно тебе, — сказал я, беря Электру на поводок. — Ты — младенец великовозрастный!
Ее хвост, взметнувшись, тут же вернулся к жизни.
Стены каньона были холодными, шершавыми и почти синими от укрывавшей их тени. Возле устья каньона мы ступили в мир ярко-белого солнечного света. Разница температур составляла, должно быть, градусов тридцать. Мы перебежали через дорогу к двери Куини, и та открылась прежде, чем я успел постучать.
— Джордан, что ты здесь делаешь?
— Я тоже рад тебя видеть!
— Ш-ш-ш, Хайрам спит. Пойдем поговорим в гараже.
Она провела нас с Электрой через темную гостиную по тропинке, протоптанной в ковре. В гараже она включила малярный фонарь: густой желтоватый свет залил верстак и оружейную стойку с пистолетами и дробовиками.
— Что ты затеваешь? — спросила Куини.
— Думаю, ты про мою маму слыхала?
— Еще бы.
— Ну, я хочу в кое-каких вещах разобраться.
— Вроде чего, например?
— Вроде того, что тут на самом деле случилось.
В желтоватом свете лицо Куини казалось желтым и холодным. Она не очень изменилась, по-прежнему красива, в глазах по-прежнему бунтарский огонек. Ее мать вышла за моего отца незадолго до того, как меня вышвырнули из дому. Она была, как мне кажется, его двадцать третьей или двадцать четвертой женой, эта женщина с выступающими вперед зубами; к тому же она еще и ногти грызла. Они познакомились через полигамный веб-сайт с персональными объявлениями (www.2wives.com, проверьте). Она явилась в наш дом с тринадцатилетней дочкой Елизаветой. Мой отец стал называть ее Елизаветой Второй, чтобы не путать с другой девочкой. Помню, какой потрясенной она выглядела в первые недели пребывания в нашем доме: бледный лоб, в глазах — чувство, что ее предали, и это выражение возникало в ее взгляде каждый раз, когда ее мать называла ее Елизаветой Второй. Она поняла, что очутилась в очень странном месте. Что до меня, мне она сразу понравилась: она была ну вроде как… поразительная, сказочная какая-то, хотя это, конечно, было задолго до того, как я стал употреблять такие слова. Как-то вечером она сказала мне, что терпеть не может всех, кто называет ее Елизаветой Второй. «Я от этого начинаю чувствовать, вроде как я — та самая гребаная королева», — объяснила она. «Ты — кто?!» — спросил я. Тут она устроила мне краткую консультацию о британском королевском семействе. Сначала-то я ей не поверил. На одной из пленок Пророк сообщал нам, что, хотя Англии удалось избежать тотального уничтожения во время последней войны, там теперь не осталось ничего, кроме разоренного народа, живущего в хижинах и лачугах. «Он лжет», — заявила Куини. «Это ты лжешь», — возразил я. Но наш разговор случился вскоре после того, как я отказался забивать собак и овец. Два этих события каким-то образом сплелись друг с другом, породив крохотную жемчужину сомнения. Шесть недель спустя мой папочка застал нас держащимися за руки. Остальное вы знаете.
