не станет обманывать идуна. Им Мать-Ночь не велит.
Точно! Новые голоса! Не шипящие, с нормальным людским выговором. Открываю глаза.
– О! Проснулся.
Люди! Много! Целая дюжина, или около того. Всех не вижу. Обступили стеной.
– Утра доброго! – выдавил из пересохших губ и попробовал приподняться на локтях.
Куда там. Как сил не было вчера, так и сегодня нет. Да и откуда им взяться. Не ем почти нечего, только пью понемногу. Совсем захирел. Только хуже и хуже становится.
– И правда, плохой совсем, – нахмурился склонившийся надо мной коренастый мужик. – Какой день говоришь его тащишь?
Звезда! У дядьки на лбу звезда! Остроносым крестом расходится вверх, вниз и в стороны на четыре треугольных луча. А у его соседа такой же ромбик, как и у придавленного скалой ходока. А у второго соседа простой треугольник, по форме неотличимый от виденной мною норы. А у третьего тоже звезда, но уже лишь на три луча. А у другого опять треугольник. У них тут у всех лбы в отметинах. Старожилы пояса. Как же мне повезло!
– Два дня тащить. Сегодня день три.
Вот и всё, кошак. Ты своё отбатрачил. Дальше люди снесут меня. Глядишь, даже не волоком, от которого уже спину не чувствую.
– До сих пор не очухался… – задумчиво пробормотал дядька со звёздным крестом на лбу.
Ну на нём и одёжа. Снежник снежником. Сплошь одни шкуры и кожаные ремни. У других чуть получше наряды. У кого куртка драная, у кого штаны в латках, у кого истёртые в дыры рубахи. Оборванцы какие-то, а не воины. И оружие у многих нарядам под стать. Самодельные копья с наконечниками из прилаженным к палкам ножей, щербатые топоры, дубины, пращи.
– И уже не очухается.
В щель между повернувшимися на голос людьми замечаю ещё одного облачённого в шкуры мужчину. Тоже звёздочка на четыре луча у него. И у пары стоящих рядом с ним мужиков на лбах светятся точно такие же.
– Тоже думаю, что помрёт, – согласился с записавшим меня в мертвецы мужиком коренастый бугай.
– Или навсегда немощным калекой останется, – вставил кто-то своё ценное мнение.
До чего же ледяные слова. Всего холодом вмиг обдало. Неужели, правы они? Неужели, бессмысленно всё?
– Такую хворь только семенем снимать.
Фух… Про семена-то я и забыл со страху. Оно-то, конечно, не хворь в чистом виде, но повреждение мозга и раной не назвать. Должно излечить меня семя.
– Ну ты сказанул. Где же он его высрет? Не ты же мальчишке своё отдашь.
– Кабы оно ещё у меня было.
– И не у кого нет.
– Ну, допустим, я знаю, где взять.
– Да все знают. А толку?
Кошак стоит в стороне. Окружившие меня люди обсуждают всё так, словно бы я их не слышу. Словно меня тут и вовсе нет. А ведь я ещё здесь. Я живой! Надо срочно вмешаться, пока снова не провалился в беспамятство.
– Я не знаю, – прохрипел я негромко. – Где взять семя?
Услышали. Может, даже ответит кто.
– В ходоках. Где ещё? – пожал плечами коренастый мужик. – Тут бобы, семена только в них. Зверь пустой.
Ну, хоть лучик надежды.
– Стойте! Стойте! – протиснулся ближе мужчина, предполагавший, что кошак их обманывает. Я признал его по голосу. – А что, если парня в нору закинуть? Он уже так и так не жилец. Я же первую увижу. Тоже ведь с Тверди недавно. Обернётся ходоком, а мы его… Мальчишка же. Да ещё и полудохлый. Дармовая добыча.
Народ дружно захохотал.
– Вот вроде и лорд целый, а чушь несёшь, – отсмеявшись со всеми, заговорил коренастый, видно, бывший командиром отряда. – Но то не на ум твой, конечно, нападки. Пустолобыши все тут, на Суши, поначалу, что дети. В нору ты-то его полудохлым мальчишкой закинешь, а вернётся он полным сил ходоком. И при даре. Поди, такой мелкий сюда не на одном только имени благородном поднялся. Отцу его, как бы не был батяня силён, по всей Тверди тащить за собой чадо-бездаря – слишком уж тягостный труд. Да и у вас так, у знатных, не принято. Эй, парень, что у тебя там за дар?
Вопрос задан мне, так что волю в кулак и все силы, какие остались, в ответ.
– Незримые мечи у меня, что всё режут, как масло, – прошептал я с одышкой. – И вторым даром невидимость.
Смог. Теперь точно в нору не бросят. Уже понимаю, что рано я радовался. Никто тут меня никуда не потащит. Для них я мертвец. Бесполезный калека, доживающий последние дни. И точно нет смысла рассказывать им про придавленного скалой ходока. Если тот ещё там, то это – мой единственный шанс на спасение. Прикончат его старожилы – мне точно ничего не обломится.
– Ого! Ты слышал, Джафар? – повернулся к пустолобому коренастый. – С таким ходоком есть желание драться? У меня точно нет.
– Ладно, – раздался голос того мужика, что первым записал меня в мертвецы. – Хорош время тратить. Пойдёмте. Мальчишке ничем не помочь. Он нам бесполезен. Кошачье гнездо уже близко. Пусть массах его тащит. Вдруг хвостатые выходят мелкого. Хотя, лично я в то не верю.
– Ты прав, – согласился с другим старожилом Суши глава отряда. – Против судьбы не попрёшь. Идём дальше. Копьё точно моё. Остальное оружие после поделим. Кому неудача, а кому ещё как повезло. Вот, как знал, что нужно в кошачьем гнезде ещё на денёк задержаться. Могли разминутся с «подарочком».
– Это у тебя чуйка, Бон, – весело хохотнул кто-то.
– Это у него недотрах, – тут же заржали рядом. – Блох-то хоть не нацеплял, кошколюб?
– Поброди на Суши с моё, – беззлобно пихнул шутника коренастый. – Кошки – бабы, что надо. Не то, что тушкатки облезлые.
– И на тех залезал?
– Иди лесом!
Дальше я перепалку не слушал. Кому весело, а кто только что понял, что его вместо помощи грабят. Ни оружия, ни сил, ни здоровья. Как ты выберешься из всего этого, Китя? Неужто, конец?
Йока с два! Я не сдамся! Сейчас пристыжу этих падальщиков. Такие слова им скажу, что уродам самим от себя мерзко станет.
Стой! Куда? Только не сейчас! Мир поплыл, закружился. Звуки смазались. Я открыл было рот и…
Ло 4
До красной горы ещё несколько километров, а близость воды уже изменила округу. В дождливый сезон, если здесь такой есть, лежащая впереди река, судя по всему, основательно выходит из берегов. Либо же причиной появления достаточно густой и высокой травы так далеко от основного русла служат поднимающиеся здесь к поверхности грунтовые воды, и дело отнюдь не в
