— совершенно бесстыже пялится на мою грудь в вырезе рубашки.
— Если это комплимент, то он сомнительный, — закатываю глаза.
— Это констатация факта, — хмыкает. — Поверь мне на слово, пампушка, если действительно найдутся болваны, которые будут об этом шептаться, то разве что из зависти и своей собственной несостоятельности. Людям сложно воспринимать красоту и успех других людей. А теперь топай в душ, и прекрати забивать свою голову глупостями, — подталкивает меня в сторону ванной комнаты, а сам плюхается в кресло, вытягивая ноги.
— Если ты хочешь, то можешь первый…
— Брось, — отмахивается, доставая телефон из кармана штанов, — иди, я подожду.
— Ладно, — легко соглашаюсь, потому что мне определенно точно нужна минутка-другая, чтобы навести в своей голове порядок.
Когда я уже закрываю дверь ванной комнаты, Амурский как бы невзначай бросает:
— Только не задерживайся там, а то я пойду проверять…
Сева такой Сева.
Поворачиваю замок на двери, хотя, откровенно говоря, не думаю, что он действительно ввалится в ванную. Несмотря на то, что…
Как он сказал?
Ах, да!
Он назвал мои сиськи шикарными, а меня красивой. Возможно, мне стоит оскорбиться, потому что… Ну знаете, это явно не изящный комплимент глазам. Скорее, грубое высказывание, и все же…
Ладно, каюсь. Я ничуть не чувствую себя оскорбленной. Может даже, самую малость, польщенной. И что с того?
Я не нежный цветочек, который падает в обморок от слова «сиськи». Мне уже давно не шестнадцать, и мы не в школе. В те времена я, учитывая пуританское воспитание моих родителей, краснела на уроках биологии и не могла выдавить из себя слово «половой член». Сева уже тогда, зуб даю, знал все подробности женской и мужской анатомии. У него с этим проблем вообще никаких не возникало. Как и с тем, чтобы привести меня в бешенство.
Не то чтобы он уделял мне особое внимание, или что-то в этом роде. Знаете, вроде того как мальчик дергает за косичку, понравившуюся ему девчонку. Вряд-ли это была такая история. Сева дразнил всех девчонок, но мне доставалось чуть больше из-за того, что я была зубрилой (а они всегда попадают под раздачу), и собственно форм. Будем честны, подростки не отличаются умом и сообразительностью.
Скинув с себя одежду, открываю стеклянную дверь душа, настраиваю воду и удовлетворенно откидываю голову назад.
Сева спросил меня, почему я расстроилась. В конце концов, мои родственники говорили вещи и похуже.
Уж поверьте, когда я застала Никиту и порвала с ним, все крутили пальцем у виска. Они искренне недоумевали, почему же я не закрыла глаза на эту «оплошность».
Даю руку на отсечение, Роза считала (пусть и не говорила этого вслух), что ее сыночек просто дар божий и лучшее, что могло со мной произойти.
Да, не отрицаю, он был видным и перспективным молодым человеком, и он ни на секунду не давал мне об этом забыть. Негласно считалось, что мне несказанно повезло, что Никита вообще обратил на меня внимание. И вообще я должна на него молиться и целовать его следы.
К счастью, у меня было слишком мало свободного времени и слишком много забот, чтобы заниматься подобной ерундой.
Слова Розы и тети Тамары вернули мне ту неуверенность, что я чувствовала рядом с Никитой. Вот почему меня это так задело.
Стыдно признаться, но я словила себя на мысли, что если бы Сева в то утро не ввалился ко мне в квартиру, то я бы никогда не привела такого парня знакомиться с родителями.
Такие мужчины, как Амурский выбирают первоклассных красоток, моделей и всех этих девчонок, которые умеют привлечь мужчину одним взмахом ресниц.
Для ясности. Если я начинаю махать ресницами, это больше напоминает нервный тик, нежели кокетство.
Выйдя из душа, обтираюсь полотенцем, чищу зубы, протираю лицо тоником, после чего мажу увлажняющим кремом.
Обычная процедура для тех, кому за двадцать пять. Как ни крути, а с годами не молодеешь. И лучше за кожей ухаживать сейчас, чем в тридцать натягивать морщины на самую задницу.
Надеваю шелковую пижаму кофейного цвета, состоящую из длинных штанов и свободной рубашки, и выхожу из ванны, расчесывая волосы.
Сева по-прежнему залипает в телефоне, подперев голову рукой.
Как ему это удаётся? Даже в спортивных трениках, с мешками под глазами и растрепанной шевелюрой он выглядит, как ходячий секс. Есть что-то неуловимо привлекательное в его небрежности. Таким можно только родиться. Никакие курсы пикапа этому не научат.
— Душ свободен, — Сева отрывается от телефона, кидает на меня заинтересованный взгляд и прикусывает губу.
— Ты, пампушка, совсем не собираешься мне облегчить жизнь, да?!
Вопрос риторический и не требует ответа.
Поднявшись, Амурский лениво потягивается, скидывает с себя в одно движение толстовку и неспешно бредёт к ванной.
Провожаю глазами его загорелую широкую спину, опускаю глаза ниже…
О. Мой. Бог.
Да у него ямочки на пояснице!
Я, разумеется, девушка благоразумная, но не железная. У меня не было секса больше двух месяцев.
Нет. И не думай об этом.
Я в шаге от того, чтобы влепить себе отрезвляющую пощёчину.
Переспать с Амурским очень плохая идея. Просто кошмарная, пусть и чертовски привлекательная.
Когда Сева выходит из душа, я уже лежу в кровати, приготовившись ко сну. Я наблюдаю за ним из-под прикрытых ресниц. Он в одних лишь красных боксерах, которые не оставляют простора для фантазии. Впрочем, я уже видела, так сказать, товар лицом.
И все-таки этот парень прекрасно сложен. Проклятье, у него даже есть кубики, понимаете? Гладкая грудь и легкая поросль волос, ведущая от пупка до резинки трусов.
— Даже никакой стены из подушек, раздельных одеял и прочей чепухи? — усмехается.
— Просто держи свои руки при себе, — зевнув, отвечаю.
Хмыкнув, Сева щёлкает выключателем на стене и комната погружается в полумрак, освещаясь лишь лампой с прикроватной тумбочки.
Кровать прогибается под весом Амурского, когда он ложиться в постель. Встряхивает подушку, закидывает руку за голову, расслабленно вытягиваясь. Игриво толкнув меня ногой под одеялом, совершенно невинно воркочет:
— Только руки? Знаешь, они мне в целом не обязательны для…
— Спокойной ночи, Сева! — резко обрываю его, после чего выключаю лампу, падаю на подушку и поворачиваюсь спиной.
Несколько минут стоит гробовая тишина, меня потихоньку клонит в сон, как вдруг Амурский шепчет:
— Горошек, спишь?
— С тобой уснёшь, — сонно бормочу.
Он молчит, и я уже думаю, что ничего не скажет, как неуверенно произносит:
— Можно тебя спросить?
— Рискни.
