резко обернулась, и я вдруг отчетливо увидела: вся сила Весенней Девы, легкость, грация, внутреннее свечение – все, что делало ее воплощенной жизнью и красотой, ушло. Передо мной стояла уставшая, невыспавшаяся женщина с пожелтевшими от табака пальцами, с накладными ресницами и осунувшимся лицом. И все, чего она хотела, – покоя. Покоя и одиночества.
Затушив сигарету о дно белоснежного блюдца, Фрося вышла в коридор.
– Пойдем, Вера, – позвала она. – Она не успокоится.
Милана продолжала надрываться.
– Но она же…
– Я сказала, пошли!
За два года на кухне у Фроси изменилось немногое: вокруг стола стояли те же табуретки, вдоль стены тянулась та же старая советская стенка, даже те же бутылочки грудились у мойки. Только ребенок был другой.
– М-м-м… Она там нормально? – нерешительно спросила я, садясь напротив Фроси.
Из комнаты доносился отчаянный вой.
– Нормально.
– Но она…
– Это мой восьмой ребенок, – отрезала Фрося, откинув косы за спину. – Больше поплачет – меньше пописает. Успокойся.
Вой не смолкал. Фрося положила руки с аккуратными розовыми ногтями на стол.
– Антон настоял, чтобы я оставила ее, – ровно произнесла она. – Заявился на третий день после рождения, сказал, что девочку надо похоронить. А я как раз кормила Милану. Надо было видеть его лицо… Он, оказывается, думал, что ребенок умрет, и поэтому не приходил. А потом уговорил меня дать ему подержать ее…
Хотя до нас долетали вопли, достойные «Пилы», а на кухне было душно, как в аду, я смогла, прикрыв глаза, представить эту картинку: Антон осторожно забирает из рук Фроси запеленатый сверток. Прижимает к груди. Складка над переносицей разглаживается, в глазах появляются непролитые слезы. Он же однажды уже потерял ребенка…
Я открыла глаза. И задала вопрос, отчаянно мучивший меня все это время:
– Он извинился перед тобой?
– За что?
Я молчала, не в силах произнести одно-единственное слово. Но Фрося поняла.
– Ты про это… – Она отвела взгляд. И молчала так долго, что я уже отчаялась услышать ответ. – Да. Извинился.
Окна были закрыты, но она, достав из-за сахарницы непочатую пачку сигарет, снова закурила.
– Так что, вы теперь счастливая семья? – негромко спросила я.
Бывшая Весенняя Дева склонила голову набок. Она по-прежнему смотрела куда угодно, только не на меня. Сигарета тлела в унизанных кольцами пальцах.
– Я расскажу тебе, как отдала силу. А ты мне кое-что пообещай. Идет?
Свет за балконом по крупицам мерк. Небо медленно заволакивали тяжелые тучи, и я с тоской подумала, что зонтик опять остался дома. Ничему меня жизнь не учит.
– Попробую.
– Не знаю, что там у тебя с силой – вернется полностью или тебе позволят ее отдать. Но я хочу, чтобы все осталось как сейчас. У Миланы есть отец, у меня… – Она замолчала, а я, кажется, даже дышать перестала. Фрося стряхнула пепел в чашку. – Он умолял ее оставить. Сказал, что девочке нужна мать. Обещал все время быть рядом. Он читает ей «Сказки народов мира». Катает на плечах. Ходит с ней в поликлинику на все прививки, а потом покупает куклу. Каждый раз. – Фрося наконец подняла глаза. – У меня не было отца. Я никогда не хотела детей. Но то, что есть сейчас у Миланы… это похоже на семью. Может, Антон и не слишком… – она замялась, – обходительный. Но он хороший отец. Когда придет время, Вера, найди себе другого слугу. Я тебя прошу.
На кухне воцарилась тишина. Я даже не сразу поняла, что вой из комнаты прекратился.
– Да, – только и смогла выдавить я. – Хорошо. Расскажи мне про силу.
Антон
Старый «Опель» бухтел и сопротивлялся, но продолжал ехать по чавкающей земле к воротам кладбища. Ну и местечко она выбрала. Я встал за красной «Ладой» и заглушил мотор. Доступа к базам у меня уже не было, но я и так примерно представлял себе, куда идти: на карте кладбища нашлось всего две постройки, где кто-то мог поселиться.
Я достал из внутреннего кармана куртки потертое удостоверение на имя участкового Никифорова Петра Сергеевича. С черно-белой фотографии на меня смотрел Антон старого образца: бритоголовый и мрачный, будто только что с отсидки, с помятым воротником темной рубашки.
Я захлопнул корочку. Обещал же себе такими вещами больше не заниматься. Не лезть, куда не следует, не задавать лишних вопросов. Не вскрывать замки, не доставать оружие без надобности. И с Верой больше никогда не встречаться.
Часы на приборной панели показывали двенадцать. Какое-то время я сидел в машине, наблюдая, как люди в расстегнутых куртках – день выдался погожий – неспешно заходят в резные ворота.
Ванька приехал вчера весь взмыленный, начал трезвонить в дверь. Разбудил Милану. Стал закидывать вопросами: почему не отвечаешь, тут некоторые вообще-то беспокоятся… Пришлось хорошенько встряхнуть его, прежде чем он сформулировал мысль. Звонила Вера. Что-то случилось. Что-то, что ее очень напугало.
Я проверил отмычки в кармане.
Все-таки плохая идея. Если ее нет дома, это взлом. Если есть, я буду выглядеть идиотом. Там же просто букет. Какой-нибудь олух пошутил. Она, наверное, уже и думать забыла, а ты тут как тут. Защитничек.
Я поставил машину на сигнализацию и направился к воротам.
Если что, скажу, что пришел проведать Тёмку.
Одно здание оказалось офисом – так я и думал. А вот второе было уже интереснее – явно давно возведенная пристройка к церкви с двумя крыльцами. Я дважды обошел ее, пытаясь понять, в какой части может жить Вера. Заглянул в окна: одно вело на кухню с вениками трав, второе – в комнатушку с бардаком похлеще того, что иногда устраивает Милана. На полу валялись вещи, широкий подоконник был завален записями.
Понятно.
Я выбрал момент, когда никто не проходил мимо, и принялся за замок. Заедало так, что я и с ключом бы провозился до следующего пришествия. Проще выбить дверь. Но тогда сделать вид, что меня здесь не было, уже не выйдет.
Замок наконец поддался. Убедившись, что внутри никого, я вошел. Комната была светлая, маленькая – квадратов пятнадцать, не больше. Окно, в которое я заглядывал, оказалось единственным и выходило прямо на оградки. Что-то мне подсказывало, Веру это не смущало.
Подоконник, видимо, служил столом – на нем стоял открытый ноутбук и чашка с недопитым кофе. По всей поверхности лежали исписанные листы. Я просмотрел пару – глаз выхватил слова «Лестер», «скучаю». Отложил. Заглянул в холодильник в углу – судя по паре просроченных йогуртов и единственной буханке хлеба, питается она святым духом.
Кровать занимала большую часть пространства. Застелена с обеих сторон неряшливо, обе подушки смяты. Дело ясное. Молодая девчонка…
Так, Тоха. Ты кровати пришел разглядывать?
Я постоял в центре комнаты, сосредоточившись на дыхании. Человек,
