тогда соседи точно так же расслышали каждое слово. Они не стали укорять подростка, отчасти соглашаясь с ним или вовсе считая, что влезать в семейные дела лучше не сто́ит. Соседи прекрасно знали нрав отца и нередко слышали крики через тонкие стены между квартирами.
Копальщики стали быстро зарывать яму и уже через двадцать минут над могилой водрузили железный крест с инициалами покойного.
Петру стало гадко на душе. Поскорее хотелось куда-нибудь скрыться и навсегда забыть об этом неприятном эпизоде своей жизни. Он кинул взгляд на автобус, ожидающий остальных, на свою одинокую фигурку и побрел к краю кладбища, где начинался еловый лес, тянувшийся на много километров на запад. Он бросился в чащу, не разбирая дороги и ломая ветки, попадавшиеся на пути. Боль жгла его сердце. Не та боль потери, что возникает каждый раз, когда вспоминаешь о давно ушедшем человеке, который оставил след в твоей жизни, а боль отчаяния, когда сознаешь, что поступил мерзко и недостойно. Скучал ли он по своему отцу после похорон? Несомненно. Его плохие поступки стала укрывать память, она же все чаще подбрасывала Петру светлые моменты, когда отец совсем не пил и проводил с сыновьями много времени…
Зачем он тогда во всеуслышание произнес эти слова? Его душила злоба, он испытывал лютую ненависть к человеку, поддавшемуся слабости, не умеющему жить в новой реальности и сдавшемуся слишком рано. При жизни он хотел многое сказать ему в лицо, но чаще всего отец оказывался не в состоянии слушать, он прогонял сына и снова прикладывался к бутылке.
Густой ельник хранил тишину, но Петр мог поклясться, что слышит шум воды, будто большие волны накатывают на морской берег. Стало стремительно темнеть, и Петр решил поспешить вперед, чтобы выбраться из чащи и найти место для ночлега. С каждым шагом шум прибоя становился все громче, и уже через полчаса Петр выбрался на усеянный галькой пляж. Над морем, уходящим вдаль, садилось красное солнце, окрашивающее водную гладь в невероятные багровые тона.
– Откуда здесь море? – недоумевал путник. Его город располагался в тысячах километров от любого моря, а тут волны омывали его ботинки всего в получасе ходьбы от городского кладбища.
Он огляделся и невольно вздрогнул – на большом валуне у самой воды сидел незнакомый человек. Он смотрел на закат и не замечал, что на берегу возник чужак. Петр решительно пошел в его направлении, нарочито шурша галькой.
– Любезный, вы не подскажете, где это я оказался?
Человек обернулся и явно удивился, что здесь помимо него присутствует еще кто-то.
– Это море. – Незнакомец показал рукой в сторону воды, будто увиденное Петром вызывало сомнения.
– Какое море?
– А черт его знает! – Незнакомец улыбнулся и подвинулся на камне, освобождая место Петру. – Наверное, какое-нибудь северное, уж больно здесь холодно.
– А как вы здесь оказались? – Петр присел на влажный и холодный камень и тоже уставился на солнце, диск которого уже наполовину погрузился в воду.
– Просто шел мимо, – пожал плечами незнакомец.
– И давно вы здесь сидите?
– Не знаю… Может быть, пару часов.
– Вы ведь проводник? – Петр понял это сразу, едва рассмотрел одежду, в которую был одет незнакомец.
– Проводник, – утвердительно кивнул человек. – Ты тоже?
Петр решил, что врать не имеет смысла:
– Да. Новенький. Это мое одиночное плавание.
– Рыбак. – Незнакомец протянул ему свою ладонь и улыбнулся.
– Петр.
Они вновь вернулись к созерцанию заката.
– Я что-то слышал о вас, – постарался припомнить Петр. – Николай Иванович рассказывал, что вы пропали на «Вятке» много лет назад.
– Это неправда, – не согласился с ним Рыбак, – я ушел из Бекетова всего пару дней назад.
Неожиданно в голове полностью восстановилась беседа с Волкогоновым относительно Рыбака, и Петя укорил себя за забывчивость. Этого проводника другие бродяги прозвали Рыбаком, потому что он постоянно говорил только о рыбалке, и лишь спустя продолжительное время они узнали, как однажды он отправился рыбачить вместе с сыном, но в результате несчастного случая тот утонул. Рыбак не смог его спасти и проклял себя за потерю. Видимо, по этой причине он и оказался на «Вятке». Однажды он отправился на Территорию в одиночку, и больше его не видели. Волкогонов оказался прав: никто не может пропасть на «Вятке» бесследно, для каждого человека у нее найдется своя обитель.
– Мне нужно идти. – Петр поднялся с камня, собираясь распрощаться с Рыбаком.
– Постой, парень! – Рыбак поднял на него глаза и засунул руку в карман, откуда извлек странный предмет и протянул его на ладони Петру.
На руке мужчины покоился деревянный мундштук.
– Я не курю, – помотал головой Петя.
– Он не для этого, – поспешил развеять его сомнения Рыбак. – Это манок. Сто́ит только дунуть в него, и Он предстанет перед тобой.
– Кто предстанет? – напрягся Петр.
– Зверь, – спокойно ответил Рыбак и вложил в руку Петра артефакт «Вятки».
Глава восьмая
Могильник
Костров открыл один глаз и уставился на проводника, который помешивал ложкой густой кофе в своей алюминиевой кружке, периодически дуя на горячий напиток. Через секунду он открыл второй глаз и глубоко вздохнул. За прошедшую ночь он немного продрог и сейчас обнаружил себя лежащим на боку на ворохе палой листвы, поджавшим под себя короткие ноги. Руки спрятались за пазуху, греясь о теплое нутро куртки.
– Давно проснулся? – Машинисту совсем не хотелось двигаться, сон еще не отпустил его разум.
– Пару часов назад. – Волкогонов подцепил котелок с кофе и аккуратно налил напиток в еще одну кружку, поставив ее перед клиентом.
– Ночью никто не приходил? – Кострову было важно узнать, привиделся ли ему сын во сне или действительно он разговаривал с ним как с живым.
– Лично я никого не видел, – пожал плечами проводник и сделал большой глоток. – А перед рассветом обнаружил на дереве вот это.
Он поставил кружку на землю и вытащил из кармана «Этюд-2» – сейчас тот хранил тишину.
– Транзистор? – пригляделся Василий Иванович.
– Похоже, обычный приемник. Правда, в момент обнаружения он еще работал, а вот сейчас молчит.
– Надо батарейки проверить – может быть, сели? – предположил машинист и взял «Этюд-2» из рук Волкогонова, ковырнул пальцем отсек для батареек и замер, вытаращив глаза на пустые гнезда. – Уверен, что он работал?
– Он выдавал помехи, и я готов поклясться, что что-то слышал, – заверил его проводник, забирая радиоприемник и засовывая обратно в карман.
– Чудеса, – хмыкнул машинист и, взяв в руки чашку с горячим кофе, сделал небольшой глоток, но, обжегшись, отставил ее в сторону.
Он покопался в своем рюкзаке, выудил из него пачку печенья, разломил ее надвое и положил перед товарищем.
