Ханс, — резко отозвалась я и решительно протиснулась внутрь. — Без него я не уйду.
— Я позову городскую стражу…
— Зови. Да грянет скандал. Всю неделю соседи будут обсуждать событие, перемывая вам косточки. А тебя уволят: не думаю, что мэтру очень нужны сплетни милых соседей.
Она открыла рот, ловя воздух, и выпучила глаза. Видимо, тут было не принято, чтобы мальчики в одежде бедняков вот так перечили богачам. Пользуясь растерянностью служанки, я вошла в холл и громко крикнула:
— Мэтр Ханс! К вам пациент.
— Кто там? — с лестницы ко мне наклонилась белокурая девушка в чепце и светло-лиловом платье. — Мальчик… Ой… Дризелла? Это же ты?
Прекрасно! Теперь бы мне узнать, кто ты… Впрочем, Эльза же, верно?
— Что случилось? — она сбежала вниз, держа в руке масляную лампу. — Ты… ты в мужском? Значит, скрываешься? Если скрываешься, значит, тебя ищут… Но если бы искали одну тебя, то и переодеваться не стоило. Значит, опасность над всем городом? Чума? Ты поэтому уезжаешь? Боже, боже!
Она всплеснула руками. Простоватое личико с курносым носиком и нежно-розовыми губками исказил испуг.
— Нет, Эльза. Чумы нет… — начала было я, но девушка снова меня перебила.
— Не чума? Значит, война? Да? — Эльза тараторила так быстро, что вставить словечко в поток её логичных рассуждений было невозможно. — Ты поэтому пришла за моим мужем? Король объявил соседям войну? И ему нужен лекарь! Ну, конечно! Эрталии? Монфории? Ах, боже мой, наверняка им обоим! Значит, мы проиграем! Бремен возьмут штурмом. Какой ужас!
Эльза расплакалась, поставила лампу на перила лестницы, закрыла ладонями лицо. Но, рыдая, продолжала стенать:
— Враги придут в город, выгонят нас из домов. А потом всё спалят, всё спалят! Мы будем разорены. Начнётся мор, и Ханс, конечно, заразится и умрёт. А я останусь одна с детьми, и мы будем скитаться от пожарища к пожарищу, от дома к дому, выпрашивая корочку чёрствого хлеба. И сначала умрёт Кель, мой первенец. А за ним Мари, моя умница-дочка. А потом и Жан с Батистом — мои крошки-близнецы…
— Эльза, кто там? — раздался недовольный мужской голос из коридора.
Девушка живо обернулась, махнула рукой, и лампа упала. Масло вытекло на ковёр и вспыхнуло. А затем перекинулось на подол платья Эльзы. Та лишь стояла и испуганно хлопала глазами. Я подняла лампу, дёрнула ковёр, накинула целую его часть на ту, где разгоралось пламя. Затоптала начинающий тлеть подол платья, а затем принялась топтать ковёр. Когда на лестницу вышел муж красотки — представительный и самодовольный — начинающийся пожар уже был ликвидирован.
— Кто это? — доктор указал на меня первым из двух подбородков.
— Дризелла, дочь Бель. Ох, боже, дорогой! Я не смогу жить! Я утоплюсь в колодце! Бедные, бедные Жан и Батист! Они были такими маленькими! Смерть от голода — это так ужасно!
— Кто? — озадачился мэтр Ханс.
— Наши близнецы! Сначала умер Кель, наш первенец. Умненький белокурый ангелочек. А за ним Мари… Ах боже мой! Мари! Она так красиво пела и так ловко передёргивала нитку, вышивая. Как я любила её!
Врач выдохнул. Покосился на меня. Провёл пальцами по русой квадратной бородке.
— Дорогая, — вымолвил, с усилием сдерживая раздражение, — у нас пока нет детей.
— Ты не понимаешь! Никогда не понимаешь меня! Почему, ну почему ты такой чёрствый, Ханс⁈
— Но у нас нет детей…
— Но будут же! А эта ужасная война…
— Какая война? — испугался доктор.
— Которая когда-нибудь будет, — пояснила я. — Моему отчиму нужна ваша помощь, мэтр Ханс. Он упал, ударился головой и потерял сознание.
Бюргер поджал пухлые губы. Голубоватые глаза заледенели.
— Ваша матушка не расплатилась со мной за прежний вызов.
— Но отчим может умереть!
— Вот пусть сначала расплатится, а потом умирает.
— Ханс, Ханс, как ты можешь быть таким жестоким к людям? — всхлипнула Эльза. — Мы все умрём! От голода и холода… А дом сгорит в пожаре…
— Этого хватит?
Я протянула корыстному доктору серебряную чешуйку, полученную от Мариона. Тот бережно забрал. Погладил жену по поникшей голове.
— Эльза, успокойся! Я велю спрятать зерно в подполье, и оно не сгорит. Его будет столько, что мы проживём счастливо до самой смерти внуков наших внуков. А сейчас, извини, дорогая, мне пора: пациент ждёт.
И он поспешно принялся спускаться. Ортанс, снова невозмутимая и чопорная, подала хозяину шляпу, плащ и докторский сундучок.
— Но в подполье зерно съедят мыши! — закричала умная Эльза.
Однако Ханс уже закрывал за собой дверь.
* * *
Незадачливый папаша очнулся ближе к вечеру. Не от раны, она оказалась несущественной, хотя мэтр Ханс и велел больному лежать неделю, а лучше две. От алкогольной невменяемости. Мы как раз ужинали, когда на пороге столовой появился Гастон. И это был уже совершенно другой Гастон. Маленький, жалкий, словно убавивший и в высоте, и в ширине, и в весе. Он комкал фетровую шляпу и нерешительно мялся.
— Бель… Как ты хороша сегодня! Это платье тебе определённо идёт. Дочурка, у тебя самая лучшая в мире маменька. Как тебе повезло, что Бель согласилась выйти за меня замуж и подобрать двух сиротинушек… хе-хе.
— Садись есть, — хмуро отозвалась маменька.
— Мне бы… ну… голова очень болит… опохмелиться бы, а?
Гастон с надеждой посмотрел на жену. Это был робкий взгляд, способный разжалобить камень. И мохнатые бровки, словно два шмеля, образовали треугольник. И сизый носик-капля был трогательно-жалок. Маменька нахмурилась.
— Сядь и ешь суп, — процедила она.
— Бель…
— Гастон, сядь и ешь суп.
И мужчина послушался. Опустился на краешек лавки, всё также не выпуская измученную шляпу из рук. Золушка налила похлёбку в его миску, отрезала хлеба, протянула ему. Папенька взял, той же рукой, что держал шляпу. Смутился, неловко положил головной убор рядом на стол. Потом суетливо переложил на лавку.
— Слушайся маменьку, дочка. Будь послушной девочкой…
Я закрыла рукой лицо. Ну, капец…
— Ешь, Гастон, — устало и раздражённо отмахнулась маменька.
Ноэми ехидно захихикала. Однако пьянчужка, вошедший в раж, не унимался:
— Вот она ругает тебя, Синдерелла, а ты её благодари! Благодари, дочка. Потому что маменька просто так ругаться не будет. Уму-разуму она тебя учит, доченька, уму-разуму…
И далее, далее, далее…
Я вскочила.
— Мам, можно мы с Синди в город пойдём? Мне… мне нужна новая шляпка.
Не знаю, почему я именно про шляпку брякнула. Должно быть, хихиканье Ноэми вдохновило.
— А посуду помыть? — заныла единокровная сестра. — Золушка сначала должна посуду…
— А сегодня твоя очередь по кухне, Ной, — фыркнула я.
Схватила сводную сестру за руку и увлекла за собой.
— Мы вечером вернёмся, мам!
— Спасибо, — прошептала Синди, вся дрожа, когда мы вышли на улицу. — Прости меня,
