многие быстро толстеют, а некоторые и вовсе ходят с усами… А ему, например, усы на женщине и вовсе не нужны, ему и своих достаточно. Тем не менее, если я желаю местных развлечений, для меня он готов расстараться и устроить небольшой авáнтю́р[6] — слово офицера!
Я задумчиво почесал бровь.
— Видите ли, любезный Плутарх, я и сам еще не знаю, каких мне развлечений нужно. Разве что от дворцовых я бы не отказался.
Б. вытаращил на меня глаза, усы его замерли. Он хлопнул себя по коленям и захохотал.
— Не может быть! И это меня зовут сорви-головой! Это вы, ротмистр, настоящий, первостатейный сорви-голова. Залезть в гарем к шахиншаху!
— Ну, — заметил я скромно, — вы-то любуетесь гаремными красавицами.
— Но это же совсем другое! Я просто смотрю, да притом на улице. Максимум, что за такое может быть — несколько ударов палкой по пяткам — да и то только туземцу. Но ваш случай… Нет-нет-нет, если вам дороги ваши уши, не говоря уже про все остальное- забудьте. Скажите, что вы пошутили!
Я сдержанно улыбнулся.
— Разумеется, я пошутил.
— Фу, — он выдохнул с некоторым облегчением и оглянулся по сторонам. — Кажется, нас никто не слышал. Да за одни разговоры об этом нас могут разжаловать и сослать в дальний гарнизон куда-нибудь на Сахалин.
Он еще раз посмотрел по сторонам и вдруг нахмурился.
— Сдается мне, нас все-таки подслушивают. Вон тот косоглазый туземец, вон, глядите.
Я повернул голову и увидел Ганцзалина, степенно пившего чай в дальнем углу заведения. Пройдоха ухитрился не только сбежать из лазарета, но и проследить за нами.
— Это не туземец, это мой денщик — сказал я.
— Калмык? Бурят? Татарин? — стал гадать Б.
— Что-то вроде этого, — отвечал я с улыбкой.
Тут же, впрочем, улыбка моя погасла, и я спросил совершенно серьезно:
— Ну, а если бы, любезный Плутарх, некое значительное лицо — не я, не я — вдруг пожелало бы проникнуть во дворец, это можно было бы устроить?
Б. подкрутил ус, хитро глядя на меня.
— Если у этого значительного лица есть средства, то ничего невозможного нет. Это Восток, здесь все продается и покупается.
— Так я и думал — сказал я, откидываясь на спинку дивана. — Мне кажется, если тут иметь средства, то можно самому стать шахиншахом.
— Не исключено, — согласился Б… — Но только если вы твердо решили стать шахиншахом, вам нужно иметь по-настоящему значительные средства.
Мы, не сговариваясь, рассмеялись.
* * *
Ну что ж, крючок закинут. Если мой дорогой Плутарх — такой человек, как я о нем думаю, то уже завтра полковник отзовет меня в сторону и устроит мне выволочку.
— Черт вас побери, ротмистр! — будет говорить он голосом тихим, но звенящим от сдерживаемого гнева. — Здесь вам не дом терпимости, а дружественное государство. Наше положение и так достаточно шатко, шах теряет интерес к бригаде, нам урезают жалованье. Если вам не жалко своих ушей — черт с вами, но при чем тут бригада, при чем, в конце концов, отечество? Здесь вам не Первый стрелковый лейб-гвардии Его Величества батальон. Мы здесь окружены врагами, каждая наша оплошность может привести к чему угодно, не исключая войны.
На это я отвечу ему голосом мирным и спокойным.
— Не постигаю причин вашего гнева, господин полковник. Если вы насчет нашего вчерашнего разговора со штабс-ротмистром, так это была простая болтовня, обычная армейская жеребятина.
И после этого мне совершено ясна станет роль нашего милого Б., которого, видимо, приставили за мной присматривать. Осталось лишь дождаться завтрашнего дня, чтобы подтвердить мои подозрения.
Тут я на секунду отвлекся от разговора и велел Ганцзалину поискать нам квартиру, дав ему денег с некоторым запасом. Потом вернулся к Б.
— Итак, ротмистр (хотя Б. был всего только штабс-ротмистром, но маслом, рассудил я, каши не испортишь), что вы можете рассказать мне о персидской армии в целом?
Б. скорчил кислую рожу.
— Охота же вам говорить о таких гадостях! Ей-богу, ничего приятного.
— И тем не менее, — настаивал я. — Мы с вами офицеры, должны же мы знать, так сказать, перспективы на случай войны.
Б. покачал головой. На его взгляд, никаких перспектив тут не было, и единственное войско, с которым может воевать персидская армия, так это сама с собой. Персов бьют даже дикие шайки туркмен на границе. Никакой абсолютно дисциплины и вообще ничего. Им даже современных ружей не выдают, ходят с пистонными, потому что боятся, что все разворуют или попортят. Офицеры в пехоте по большей части неграмотные, поскольку происходят из нижних чинов. Хотя, конечно, есть окончившие училище, но их меньшинство. Время от времени за армию шахиншаха берутся иностранные инструкторы, но явного результата не видно. Жалованье в армии небольшое, да и то, во-первых, задерживается, во-вторых, половину забирают командиры, которым тоже надо делиться с вышестоящими вплоть до шаха, который любит богатые подарки.
— Они, подлецы, что удумали, — возбужденно рассказывал Б… — Командиры распускают свои полки по домам, в результате чего на законных основаниях удерживают в свою пользу кормовые деньги, а иной раз и половину жалованья. А пойдешь с рапортом, сам же первый и окажешься виноват.
— Что же, и у нас в бригаде так? — спросил я.
— У нас свои тонкости, скоро сами поймете, — скислился штабс-ротмистр. — Но вообще, конечно, местные обычаи и на нас влияют. В бригаде, между прочим, учения дай бог триста часов в год выходят — и это считается много. А так — чистая синекура, скажу я вам. Деньги, конечно, но вообще — скучно.
Он попросил у хозяина еще лимонаду, хватил сразу целый бокал, утер усы, посмотрел на меня слегка хмельным глазом.
— Одним словом, Нестор Васильевич, небоеспособна шахская армия.
Я покачал головой, потом вспомнил, что на Востоке местные набобы часто набирают свои маленькие армии. Нет ли чего такого и здесь? Какие-нибудь ханы или губернаторы?
— Насчет ханов не знаю, — отвечал Б., — но сын шаха Зили-султан, губернатор Исфахана, собрал свою армию. Там по меньшей мере три тысячи штыков. Знающие люди, впрочем, говорят, что и больше.
— Для чего же ему армия?
Б. замялся, оглянулся по сторонам. Чайхана была почти пуста, но только почти.
— Тонкая материя — сказал он вполголоса. — Некоторые полагают, что он готовит переворот и хочет сам стать шахиншахом. Хотя официальные права на престол — у его брата Мозафара. Но сам Зили-султан бунт не поднимет, разве только англичане его поддержат…
— А они поддержат? — спросил я.
Б. засмеялся.
— Зачем им это? Они и так себя прекрасно здесь чувствуют.
Мы еще поговорили о большой
