мне помочь. Он удержал меня от падения и оттащил в сторону, чтобы успокоить. Он не пытается причинить мне боль.
Каждая капля интеллекта, которой я обладаю, хочет, чтобы я остановилась. То, что он не пытается откровенно изнасиловать меня, не делает его принцем. Это даже не делает его достойным того, чтобы его знали.
Но…
Я так устала быть одной.
Нетронутой. Прошло так много времени с тех пор, как ко мне прикасались, а его руки скользят вверх и вниз по моим, и это так приятно. Его мужской аромат, корица и что-то еще, что я не могу разобрать, вызывает у меня желание прижаться носом к его рубашке и вдохнуть его.
Его тепло, его сила, его крепкое тело…
До этого момента я не знала, насколько глубока моя потребность. Потребность в общении. Чтобы кому-то снова было не наплевать.
Я хочу Рена. Он мне нужен. Я разваливаюсь без него. Я даже не могу пережить вечеринку без тоски по нему, без того, чтобы мое разбитое сердце не оплакивало его каждый раз, когда я вижу пару вместе.
Может, он мне и нужен, но совершенно очевидно, что я ему не нужна. И никогда не была нужна, если он смог развернуться и, по сути, бросить меня.
В конце концов, мне придется начать забывать о нем. По правде говоря, мне следовало начать это делать раньше. Я смотрю на незнакомца в маске передо мной, и все, о чем могу думать, это о том, как сильно я жажду чего-то другого, кроме одиночества.
8
РЕН
Моя Скарлет.
Моя.
Разгуливает на гребаной вечеринке в колледже практически без одежды.
Что, по ее мнению, должно произойти? Она должна знать, что случается с девушками, которые играют с огнем, — они обжигаются.
Что-то близкое к ярости пронзает меня.
Никто не увидит ее такой. Только я.
Моя. Это слово гремит у меня в голове.
Месяцы слежки за ней, наблюдения издалека, проверки ее квартиры, когда охрана, приставленная Ксандером, ходит за ней по пятам на занятия и обратно, ничто по сравнению с трепетом от того, что я прижимаю ее к себе. Наконец — то.
Спустя столько времени она снова в моих объятиях, где ей самое место.
Столько времени было потрачено впустую. Желание, тоска и существование на периферии ее жизни заставили меня чувствовать себя плохо — я никогда не был достаточно уверен, чтобы отступить, никогда не был настолько безумен от потребности упасть в бездну сумасшествия, когда ее нет рядом. Я сохранял рассудок в течение двух лет, ловя по возможности ее частички.
Запах ее подушки. Пара нижнего белья, украденного из ее комода.
Видеть, как она идет по кампусу, наблюдая издалека. Удовольствие слышать ее легкий звенящий смех, когда она с Тессой, но не более того. В остальном, когда она одна, смеха не слышно. И никаких других друзей, насколько я знаю.
И мужчин тоже нет. Это к лучшему по многим причинам.
Я бы не хотел убивать какого-то тупого ублюдка за то, что у него хватило наглости приблизиться к ней, когда она принадлежит мне и всегда будет принадлежать.
Она знает, что она моя.
Иначе зачем ей было беречь себя для меня все это время? Два года прошло с той ночи в ее спальне, и с тех пор к ней не прикасались мужчины. Знаете почему? Потому что ни один другой никогда не сравнится с тем, что я дал ей, так зачем утруждать себя попытками.
Скарлет. Мой ангел.
Очевидно, ей нужно напомнить о том, что происходит, когда она теряет бдительность. Она пробиралась сквозь толпу, потерянная, как хрупкая роза, которую вот-вот раздавят в безжалостном кулаке.
У меня не было выбора, кроме как отреагировать. Спасти ее от самой себя, что в то время означало спасти ее от ситуации, в которую она сама себя загнала. Годы стремления ощутить ее кожу, ее миниатюрное тело сделали меня беспомощным перед желанием обнять ее.
А желание, которое взорвалось во мне, когда я это сделал — неописуемо.
Вот она. Совсем рядом, и никуда не денется. Ей бы больше повезло пробиться сквозь кирпичную стену, чем протиснуться мимо меня.
Я не собираюсь отпускать ее сейчас. Особенно, когда она так чертовски хорошо прижимается к моей груди, уютно устроившись там, где ей самое место, ее нимб достигает моей груди. Черт побери, она так хорошо пахнет — даже в этой дурацкой маске я чувствую запах ее духов, ее шампуня, ее кожи.
Лавандовый. Очищающий. Успокаивающий.
Этого недостаточно. Я знаю, как хорошо она пахнет в другом месте. Аромат запечатлелся в моей памяти на два года, и ничто никогда не могло сравниться с тем эффектом, который он оказывает на меня. То, как он заглушает постоянный шум в моей голове. Это единственное, что помогает.
Полагаю, менно в этом я нуждаюсь сейчас. Больше, чем в освобождении от агонии невозможности прикоснуться, поцеловать и попробовать на вкус.
Она — мой покой. Мое утешение. Я слишком долго жил без нее.
Наклонившись, прижимаю ее к углу, мои руки на ее плечах. Я давлю на нее, толкая за пределы возможного. Я знаю это, но ничего не могу с собой поделать. Я словно не контролирую себя, моя единственная цель — удовлетворить внутреннюю потребность.
Это эгоистично и дерьмово, но я так долго ждал ее. Это все, что поддерживало меня в те моменты агонии.
Я в доли секунды от того, чтобы потереться своим ноющим членом о ее теплое тело. И не успеваю уступить двум годам сдерживаемой потребности, как до меня доносится шепот.
— М… Мне… Мне… страшно.
Я едва слышу это из-за безумно громкой музыки, угрожающей разорвать мои барабанные перепонки. Чтение по ее губам — это все, что превращает мягкий звук во что-то реальное.
Она напугана. Я пугаю ее. Это последнее, чего я хочу, особенно после столь долгого отсутствия.
И все же, каким мужчиной это делает меня? Знать, что я возбужден, даже когда она боится. Что, если бы я не слышал, как она говорит, я бы рванулся вперед? Моя хватка ослабевает, прежде чем я принимаю сознательное решение сделать это.
Как я мог не заметить ужас на ее лице? И то, как она дрожит. Ее отрывистое, неглубокое дыхание. Неужели я так сильно напугал ее? Еще немного, и у нее начнется гипервентиляция.
Желание сорвать маску и показать, что ей нечего бояться, почти так же заманчиво, как идея трахнуть ее здесь и сейчас. Никто бы
