центре Москвы? А, самое главное, откуда у простого бомжа претензии не к коллеге-бомжу за рейдерский захват его «бизнеса», то есть вотчинного контейнера, а к председателю Правления банка? Или, если «чисто-конкретно», – капитан иллюстрировал общеизвестный сленг, растопырив пальцы бандитской «козой». – Что за «предъява» может быть у лоха к такому крутому барыге? – Ст. лейтенант Кононов и Мамука так и не нашли, что ответить. – Нет, не бомж, – сам пришёл к выводу Точилин. – Не бомж, а скорее…
– Деклассированный элемент, – подсказал марксистски подкованный Владимир Ильич.
– Вроде «собачьего пастуха»! – подсказал и Мамука, торопясь оказать «помощь следствию», пока оно не передумало. – Тут ходит один такой, в шляпе соломенной и в пальто, как чучело. А, на самом деле, он такой же бомж, как я кавказский торговец! – забегал предприимчивый студент Строгановки. – Он…
– Мы знаем, – хором отмахнулись полицейские. – Он оперный певец, – продолжили они также хором. Затем уточнили уже порознь:
– Но не из той оперы.
– Он не подходит.
– Почему?! – с исконной кавказской горячностью возмутился Мамука. – Может, он мстит! – схватился он за невидимый, но вездесущий кинжал кровной мести.
– За что?
– Ну, я не знаю… – слегка растерялся кровожадный кавказец. – Может, ему Варге денег на ремонт его оперы не дал, а? Посмеялся в лицо, сказал: «Э… видал я твоё искусство!» Может, на постановку «Чио-Чио-Сан» не дал? А он в ней всю жизнь мечтал партию мадам Баттерфляй спеть!
– Это вряд ли… – усомнились опера, хоть и не большие знатоки оперы, но с нормальными гендерными понятиями.
– Вряд ли, – вынужденно согласился и Мамука. Сбавив темп, он заходил по бомбоубежищу, сложив руки за спину и заглядывая туда и сюда, за горы мешков и штабели, будто выискивая возможную причину покушения «оперного бомжа» на Варге. – А если Варге у него эту мадаму Баттерфляй отбил, с которой он дуэтом петь собирался?.. – неуверенно предложил он ещё одну, сугубо кавказскую, версию.
Переглянувшись, опера снова скептически скривились.
– Он собак любит! – вскрикнул вдруг Мамука, кажется, найдя наконец искомое в одном из картонных ящиков. Только опера не поняли, что именно. Едва ли это была банка «тушенка свиногов.», которую Мамука протягивал им на ладони. Вскрытую. – Может, этот Варге, этот жестокий человек, тоже собак любит, – заторопился с объяснениями художник, тыча пальцем в содержимое банки. Что наводило на мысль: не была ли этикетка «тушёнка свиногов.» переклеена поверх «тушенка соб.». – Но не как человек любит, а как кореец?! Как блюдо корейской кухни! Вот собаковод и отомстил за своих! За своих младших братьев!.. – снова ввернул Мамука привычный мотив кровной мести. – И младших сестёр!
– Ага, которых он по помойкам водит на откорм тем же корейцам, – окончательно отмахнулся от версии кавказца капитан Точилин. – Нет. Чтоб оперный бомж Генриха гонял? Это уж совсем вряд ли.
– И не так давно он по Москве хороводит, пару-тройку месяцев, не больше, а то бы его наши пэпээсники наверняка наладили бы, – ввернул Кононов. – Хорошо, если в Сургут. А дела против «Иваныча» когда начались?
– Он бы с Генрихом, как Онегин с Ленским, стрелялся бы: «Пистолетов пара, две пули – больше ничего – вдруг разрешат судьбу его». – Усмехнулся капитан, представив «сцену роковую». – Не тот коленкор, как говорила моя бабушка.
– «Решительно невозможно», как говорил мой дедушка, – подтвердил Ильич.
– Какой дедушка? – покосился на него Арсений. – Ты ж детдомовский?
– Наш. Всеобщий. Ты что, в детский сад не ходил?
…Всё кружили и кружили в золотистых пятнах их фонарей кирпичные стены, густо заметённые сажей. Куда-то тянулись ржавые тросы, ныряли из шурфа в шурф, из лаза в лаз совсем уж непролазный. Неподвижные, пересчитывали про себя годы безмолвия и забвения зубья здоровенных шестерней. Замерли рыжие маховики на коленчатых валах, обвисли маятники центробежных регуляторов.
Всё брели и брели туннелями технологического подземелья диггеры Горлум и Крыс, поднимались по узким винтовым лестницам, спускались на каменных скатах для отсыпки золы, шли, уже покачиваясь, уже еле передвигая ноги, уже молча…
Райотдел. Несколько позже
– Погоди, погоди, что-то я запутался, – остановил Точилина подполковник Камышев. – С Русланом всё понятно, не было его ни в помине, ни в природе. А «Бойня рябчиками», «Ананасы в фугасе»… Похоже, и в самом деле, кто-то давно уже точит зуб на нашего потерпевшего? Но…
– Но почему так мелко?.. – подсказал Арсений.
– Вот именно! – обрадовался Виктор Сергеевич, прихлопнув остаток ладонью. – У господина Варге и банки, холдинги и трасты, вон какие, – он злобно хмыкнул, – …финансисты, а его неприятель ему в гастроном на витрину гадит? По рябчикам ударил! Кому они, на хрен, сдались, те рябчики? – Подполковник скривился, что-то такое неаппетитное вообразив. И спросил уже другим тоном: – Зачем? Что это значит?
– Это значит, что наш мститель весьма далёк от тонкостей финансового оборота, – пояснил капитан Точилин.
– Мстит сообразно узкому представлению о капитализме в своём узком марксистском понимании, – подал голос Ильич.
– То есть?..
– Маргинала искать надо, – расшифровал капитан.
– Люмпена, – поддакнул ст. лейтенант.
– Кого-кого? – переспросил подполковник.
– Что-то вроде бомжа, – перевёл Точилин.
– Так сразу и говори! – раздражённо проворчал Камышев.
Глава 13. Суровым языком плаката
Старший эксперт криминалистического отдела Центрального РУВД некто Лобов, хоть и был, кроме всего прочего, патологоанатом, но человеком был вполне заурядным и странностями не отмеченным. Он не хромал саркастически, как некий доктор Хаос, по коридорам морга, не пугал прибывших на опознание старушек готическим макияжем опознаваемых тел и даже брезговал, в присутствии членоразделённых жертв маньяка, есть пирожки с ливером. Только кофе с прогорклым привкусом армянского коньяка.
Тогда как его жирный кот Прохор, обитавший тут же, в резекторской…
– Что там по происшествию в доме Шатурова? – переспросил Лобов трубку мобильного телефона и подбросил в ладони пузатую коричневую бутылку: «Только вот собрался коньячку плеснуть в кофе». Хотя скорее, что и наоборот. – Да, готово заключение. Сейчас в лабораторию перейду, доложу… – Лобов вздохнул и, секунду полюбовавшись на запотевшую бутылку, с лязгом отворил ячейку морозильника. – Не дадут и спиться спокойно.
Поставив бутылку обратно в морозильник, между восковых ступней в характерных морщинах утопленника, эксперт пошёл в соседнее помещение, бросив через плечо:
– Прохор, к ноге!
Но жирный, аспидно-чёрный котище Прохор за ним не последовал, здраво полагая, что в криминалистической лаборатории для него нет решительно ничего привлекательного. Эксперт не удивился. Только погрозил толстым пальцем:
– Не вздумай!
Прохор отправился грызть мослы, валявшиеся в углу морга на мешковине. Страсть к костям он питал совершенно собачью.
– Значит, так, – крутнувшись на рояльном стульчике в лаборатории, эксперт нашёл нужную бумагу в ворохе прочих. – «Чего любопытного?» После ФСБ, конечно, немного, но кое-что всё-таки есть, садитесь поудобнее, зачитываю…
И всё-таки одна странность у старшего эксперта
