первоклассные воины, во многом даже превосходящие прежних, но вместе… Вместе они пока стоили немного.
Лава вдруг вспомнил, как он отбирал этих людей. Времени присматриваться не было, действовать надо было быстро. Найти в целой армии полсотни отличных бойцов не проблема, трудность в том, чтобы с первого взгляда понять — сможет этот человек стать частью команды или нет. У всех свои вожди, законы и традиции, недоверие к чужакам почти у каждого в крови.
Пришлось действовать с нуля, рассчитывая только на свою интуицию, опыт и ту информацию, что у него накопилась за годы службы в имперской армии. Опять же, выбирать по одному не приходилось — просто не пошли бы. Нужно было вербовать старшего, а уж он приводил своих людей. Азары, тонгуры, фарги, гавелины — эти племена составляли конницу империи, но в остальное время, когда они не сражались под знаменем базилевса, остервенело резались между собой. Ненавидели и презирали друг друга!
Проще всего было собрать команду из одного племени. Межродовых разборок и ссор будет меньше, но и слушаться такие станут только своего вождя, а это Лаве никак не подходило. С теми задачами, что ставил Варсаний, командир должен быть только один, с неограниченной, принятой всеми властью над жизнью и смертью каждого. Вот и получалось, что собирать надо отряд разношерстный и уже по ходу строить из него новую сотню.
Лава взглянул на квадратного кривоного крепыша, гортанно раздающего команды своим воинам.
«Джэбэ-нойон, азарский князь и родня хана Менгу. — В уголках глаз венда собрались гусиные лапки морщинок. — Та еще птица! Стреляет с коня так, будто родился с луком в руках, но нрав вздорный, и гонор такой, что не подступись».
Вспомнилось, как он с секретарем Варсания пришел к Менгу. Поначалу тот и слушать не захотел, отказав наотрез:
— Мои люди чужакам не подчиняются!
Человек логофета, хоть и молодой, но дело свое знал. Что он прошептал на ухо Менгу, Лава мог лишь догадываться, но только морда у хана сразу скисла и пришлось ему сдавать назад. Собрав десятников и сотников перед своим шатром, он обвел их рукой, мол, выбирай, а у самого рожа лоснится от самодовольства: я-то сделал, что просили, а уж если люди не согласятся, это уже не моя беда. Лава прошел вдоль ряда, озвучил свое предложение, и увидел, что многие бы и не прочь, но опасаются гнева хана. И тут вдруг вперед протолкался Джэбэ.
— Я согласен! Сам готов пойти и десяток свой приведу. За всех ручаюсь, лучшие из лучших!
Менгу аж позеленел от злости, глазами предателя так и жжёт, а тот только вскинул голову, посмотрел в ответ своими раскосыми глазами, и всем сразу стало понятно — тут дело в принципе. Нашла коса на камень! Мол, ты хан, но мне не хозяин, я князь вольный, надо мной — только бог и небо. Иду куда хочу и когда хочу.
Лава этого степного князя знал, слава за ним стелилась… разная. Одно он точно мог сказать: вояка тот знатный, но порядка не любит и старших не уважает. В другое время он бы его точно не взял, но тогда выбирать не приходилось.
Процокав копытами по камням и продемонстрировав явное нежелание вставать рядом с азарами, в другой конец лагеря проехал десяток тонгур, и, глядя на их предводителя, Лава едва заметно усмехнулся.
Посмотреть, так ведь полная копия Джэбэ: такой же квадратный, кривоногий, вместо глаз узкие щелки — не различить. А на деле — небо и земля. Турслан багатур — плоть от плоти тонгур, назови его азаром — и наживешь врага на всю жизнь. Его парни на коне сидят и стреляют не хуже азар, но поспокойнее будут. Кичится им особо нечем, сами под азарами ходят, дань им платят, но война между ними надолго не затихает и ненависть друг к дружке они впитывают с молоком матери.
Лава обвел взглядом разделенный на пять отдельных костров лагерь. Ближе всех к нему встали фарги, за ними — гавелины. Между этими кровной вражды вроде не было, но и добрых чувств друг к другу они тоже не выказывали.
«Вот, кажется, и делить им нечего, — подумал Лава. — Живут в разных концах земли, а смотрят друг на друга волком».
Фарги — рослые парни, на голову возвышающиеся над остальными, рядом с ними даже Рыжий гигантом не смотрелся. Из всего отряда они единственные, кто относился к луку и стрелам скептически. Эти ребята отдавали предпочтение длинным кавалерийским мечам и копьям, решая исход боя стремительной яростной сшибкой. Прямота фаргов была по душе Лаве, да и вообще с ними было попроще, понятней, что ли. Совсем не то, что гавелины. Эти, кажется, не замолкали никогда, вечно недовольные, ко всему цепляются, но поразительно, что при этом лучше разведчиков не сыскать. В шаге от тебя будет лежать — а ты пройдешь и не заметишь.
В такой стае, какая собралась под его рукой, конфликт неизбежно разгорится, в этом Лава не сомневался и даже немного удивлялся, что до сих пор ничего не произошло. Пузырь напряжения набухал, и ему хотелось, чтобы он лопнул до того, как вокруг завертится смертельная карусель. Но не провоцировать же, ей богу, самому!
Отдав повод Сороке, Лава присел у костра со своими и, откинувшись на камень, прикрыл глаза. Со стороны могло бы показаться, что Лава дремлет и ничего не видит, но это было не так. Ни один шаг, ни одно движение не ускользало от взгляда из-под опущенных ресниц.
Вот кто-то из фаргов подошел к роднику, что тоненькой струйкой падал в крохотную лужицу, но подставить бурдюк не успел. Прямо перед ним шустро просочился гавелин и сунул под струю свою флягу. Фарг поморщился, но скандалить из-за такой мелочи не стал.
Не успел гавелин наполнить флягу, как к нему подошел один из его соплеменников и, забрав полную, протянул ему пустую. Тот как ни в чем ни бывало вновь сунул посудину под струю, а у фарга, возвышающегося над ним, от злости начало сводить скулы.
Наблюдая сцену из-под прикрытых век, Лава успел подумать: «Вот это они зря. Фарги спокойны и терпеливы, но уж если разойдутся, то никому мало не покажется».
Когда третий гавелин притащил еще пару фляг и бурдюк, выдержке фарга пришел конец. Схватив за шиворот своего обидчика, он с неожиданной легкостью приподнял того над землей и отшвырнул в сторону, как игрушку. Взвизгнув от обиды, гавелин вскочил и бросился на разборки, но выяснение
