Это был его праздничный подарок подпольщикам к 23 февраля — Дню Красной Армии.
Правда, к вечеру на смену приподнятого и праздничного настроения в квартиру Славиных пришла тревога.
Когда вся семья, за исключением Михаила Ивановича, была в сборе, в дверь кто-то постучал и в переднюю вошла соседка Светлана Латанина, высокая, стройная, светловолосая, очень красивая девушка. На вид ей было года двадцать четыре.
Латанина и раньше заходила к Славиным, впрочем, как и к другим соседям, по какому-нибудь делу, а то и просто поболтать. Но в последнее время соседи начали относиться к ней с некоторой настороженностью. Володя вместе с ребятами несколько раз видел ее возле старого заброшенного кладбища. Латанина там встречалась с неизвестным мужчиной, одетым в гражданскую одежду и приезжавшим туда на легковушке. Эти встречи не были похожи на любовные свидания. Они, часто оглядываясь, за ходили на кладбище, прогуливались по пустынной дорожке минут десять-пятнадцать, а затем уходили по одному.
Обычно после таких встреч на следующий день во многих домах производились обыски, нередко кто-либо был арестован.
Правда, в квартире Славиных обысков еще не было, но приход Светланы наводил на грустные размышления.
Анастасия Георгиевна спокойно и даже доброжелательно пригласила соседку в комнату и предложила садиться.
Светлана тоже вела себя непринужденно. Глядя на Володю смеющимися глазами, сказала:
— Тетя Стася, а у вас Володя через несколько лет жених на всю округу будет.
— Брось ты, Света, — махнула рукой Анастасия Георгиевна, — ему еще далеко до женихов-то, да и война идет, разве до этого теперь?
— Да, вы правы, — сделала Латанина грустное лицо, — война проклятая... Эти немцы много нам горя принесли. Хоть бы весточку какую получить, как там на фронте наши держатся, хоть бы устояли перед ихними танками да самолетами. Я вот только удивляюсь, чего мы без дела сидим? Мы тоже могли бы нашим помочь.
— Э, милая, — испуганно сказала Анастасия Георгиевна, — послушай моего совета — не лезь ты в это дело. Мы же с тобой мирное население, а немцы таких не трогают. Они же берут только тех, кто им вредит. Вот и тебе я советую: нечего в драчку лезть, у них вон сколько солдат да орудий разных, что ты им сделаешь? Только голову потеряешь. Поэтому, послушай меня, выбрось такие мысли из головы и другим об этом не говори, а то придет времечко — пожалеешь.
Латанина улыбнулась:
— Что, тетя Стася, пойдете на меня в гестапо доносить?
— Да ну тебя! Чего это я пойду, будто я не вижу, что не всерьез все это мелешь. Расскажи-ка ты лучше, как дела дома, все здоровы?
— Да, слава богу. Я, кстати, чего к вам забежала? Не одолжите ли вы мне терки, хочу оладей картофельных приготовить.
— Почему же не одолжу. — Хозяйка вышла на кухню и принесла терку. — На, бери, делай себе оладьи и ешь на здоровье.
Светлана взяла терку и ушла. Анастасия Георгиевна долго смотрела ей в спину, когда она шла по двору к калитке. Владимир глухо сказал:
— Ну, завтра надо ждать гостей. Вот увидишь, мама, после обеда немцы как штык явятся к нам.
Когда пришел Михаил Иванович, мать, сын и дочь, дополняя друг друга, сообщили ему о «гостье». Это взволновало Михаила Ивановича, и он долго о чем-то думал. Затем посмотрел на жену и детей:
— Ладно, огорчаться не следует. Во-первых, может, мы зря Светлану подозреваем, во-вторых, как стемнеет, мы с тобой, Володя, кое-что перепрячем в огороде. — Михаил Иванович встал со стула, прошелся по комнате и неожиданно улыбнулся. — И в-третьих, завтра воскресенье, и вы вдвоем снесете все это на базар и отдадите одному человеку, ну, а как это сделать, я скажу завтра, а сейчас я хочу есть, и если ты, мать, меня сию же минуту не накормишь, я умру с голоду...
Воскресное утро выдалось солнечным и морозным. Отец попросил Володю покараулить, а сам направился с лопатой в огород, где ночью они закопали в ведре все то, что надо было сегодня передать партизанской связной.
Позавтракав, Анастасия Георгиевна и Володя направились на базар. Возле калитки они столкнулись с женщиной из соседнего дома. Она тоже шла на базар, и они пошли втроем. А вот и он — Комаровский рынок, расположенный у самого болота, через которое летом пройти было невозможно, а сейчас люди подходили к базару со всех направлений.
Мать делала вид, что приценивается к продуктам, а сама глазами искала нужного ей человека. Соседка, которая уже успела выменять довоенную шерстяную кофту на небольшой кусочек сала и десяток яиц, начала поторапливать Анастасию Георгиевну.
Славина ломала голову над тем, как избавиться от соседки. Но вдруг началась паника, послышались крики: «Облава! Облава!»
Мать взяла сына за руку:
— Остаемся на месте. Документы у нас в порядке.
Володя удивился. Он хорошо знал, что у матери в сумке лежат ровные стопки писчей бумаги, копирка и, самое главное, фотоаппарат. Все это они должны передать женщине, партизанской связной, которая скажет: «Нет ли у вас в продаже сапог и дамской шубы, желательно черного цвета?» Мама и соседку позвала с собой для прикрытия, а тут, на тебе, — облава! Он наклонился к матери и тихо, чтобы соседка не слышала, проговорил:
— Мама! Но у тебя же в сумке...
Мать посмотрела на сына умными добрыми глазами и неожиданно улыбнулась:
— Ох, как ты у меня, сынок, вырос! Чтобы сказать маме что-то на ухо, уже нагибаться стал.
Володя стоял озадаченный, смотрел на мать и думал: «Вот это мама! В такой момент так держится да еще шутит!»
В это время гестаповцы и полицаи начали гнать толпу через площадь в сторону улицы Цнянской. Там они образовали пропускной пункт. Толпа оттеснила от Славиных соседку. Мать, проходя мимо воза, обратилась к сидящему на нем старику:
— Дедушка! Продай десяток яиц!
Дед удивленно посмотрел на женщину, которая решила покупать яйца в такой момент.
— Я, дочка, не продаю. Меняю.
— Дедушка, милый, а ты продай. Вот тебе марки, дай — хотя бы десяток. Пойми — очень надо! — и, помолчав, глядя прямо в глаза старику, добавила: — Для жизни надо!
Старик перевел взгляд туда, где толпились у пропускного пункта люди, и начал дрожащими руками, не считая, перекладывать в корзину Славиной яйца.
— Бери, родная, раз для жизни надо.
Когда он положил в корзину десятка полтора яиц, мать сказала:
— Хватит, спасибо.
Но дед продолжал перекладывать яйца, штук тридцать положил и проговорил:
— Ну, с богом. Идите, люди добрые.
Мать протянула ему все марки, которые были у нее, но старик отшатнулся:
— Не нужны эти бумажки, у нас с тобой, дочка, есть только одни деньги. Придет время — будем ими рассчитываться!
