вы думаете, что я глупая, а это не так. Если девушка красивая, это не значит, что она глупая. Это вы все глупые…
Лаптев подошел и попытался ее обнять, но Гюрзу как током шарахнуло. Она отскочила от него на добрый метр и прорычала:
— Я знаю, что у тебя на уме старый развратник! Все вы, кобели, одинаковые.
— Нет, что ты… Я и не думал… У меня жена и трое детей… Алешка, Танечка и Ленвлада.
— Ленвлада? Что это за имя такое? Польское? — проснулся интерес у писателя.
— Советское. Образованно от сокращения: «Ленин Владимир», — пояснил отец-герой.
— Что, серьезно?
— Серьезней некуда.
— Верните Володю! — продолжила «концерт» главная солистка. — Вы все и мизинца его не стоите!
— А кто говорил, что он жалкий режиссеришка? — не подумав, ляпнул Кабан.
И тут же получил персональный словесный ураган.
— А ты вообще заткнись, жиртрест! Ты больше всех меня ненавидишь! И Володю ненавидишь, притворяешься только другом ему. И всех вокруг ненавидишь! Даже этого дурачка Луцыка. Он какой-никакой, а писатель, а ты — никто! Тебе скоро полтос стукнет, а ты до сих пор курьером ишачишь. Ничтожество! Насекомое, жук-навозник — вот ты кто! А еще ты жирный! Жирный, жирный, жирный! Жирдяй! Жиртрестина! Пузан! Туша! Куль с дерьмом! Задница!
Гюрза вошла в раж. Она назвала с десяток, а то и больше, синонимов слова «жирный» и припомнила бы еще, если б Лаптев ее не выключил. Буквально. Он подобрался к истеричке сзади и легонько надавил пальцем куда-то на ее шею, отчего та осела на землю.
Установилась блаженная тишина.
— Ты что, ее убил? — все-таки поинтересовался Луцык.
— Да ничего с ней не случится, жива. Отдохнет чуток, и все. Просто это такой приемчик, — пояснил Лаптев.
— Но ты же просто дотронулся до нее пальцем!
— Дотронулся, но не просто.
— Я что-то слышал про такое. Похожими приемчиками владели ниндзя.
— И монахи-воины из монастыря Шаолинь, — прибавила Джей.
— А можешь научить? — спросила Джей.
— Если бы знал, то научил бы, — прикрякнул Лаптев. — Это способность у меня сама собой появилась. Когда я попал на Карфаген… Тут у всех есть какой-то дар. У кого-то полезный, у кого-то не очень. Дядя Франк, например, до Карфагена омлет не мог приготовить, а здесь стал поваром экстра-класса.
— Выходит, мы были правы… — тихо сказал Луцык.
— У вас уже что-то проявилось?
И Луцык рассказал председателю про Остапа и Джей.
— Надо было про товарища режиссера раньше сказать, я бы его в Маяковке оставил, — вздохнул Лаптев. — Человека с таким даром нужно беречь как зеницу ока.
— Да как-то выпало из головы, — покаялся Луцык.
Тем временем дядя Франк перевел дух, взял Гюрзу под мышки, положил ее на скамейку:
— Вот спасибо тебе огромное, Сергей Леонович, выручил. Ничего в этой жизни не боюсь, окромя бабьего воя. Чего только не прошел, разное видел: и воевал, и сидел в тюрьме, но что такое ад, понял лишь когда женился. Моя стерва такие скандалы закатывала, хоть в петлю лезь. И точно полез бы, если бы меня не похитили и не отправили сюда.
— Надо ее в лазарет отнести, пускай пока там полежит, — распорядился Лаптев.
— Я бы тоже прилег, — сказал Кабан. — Что-то неважно себя чувствую.
— Бери эту вашу истеричку, и шуруйте в лазарет. Скажите, что я велел выделить вам два спальных места.
— Кстати, что тебе врач сказал? — спросил Луцык у Кабана.
— Буду жить. Травки прописал пить.
— Что еще за травки? — оживился писатель.
— Лечебные, а не те, о которых ты подумал.
— Ясно.
— А знаешь, какая кликуха у тутошнего лепилы?
— Не-а. Откуда мне знать?
— Кеворкян!
— У коммунаров отменное чувство юмора!
Луцык повертел в руках хлебную лошадку. Поделка получилась очень красивой. Хоть сейчас на выставку!
«А ведь я отродясь ничего не лепил», — подумал Луцык и заржал как конь.
Луцык, Джей и Лаптев прогуливались по пыльным улочкам. Председатель живописал новоприбывшим прелести жизни в трудовой коммуне. Все, мол, у них хорошо. Даже замечательно. Каждый работает на общее благо. Мастера на все руки имеются. Из двухсот коммунаров большинство — молодежь, многие родились уже здесь. Все умеют читать и писать. Питаются в столовке, три раза в день…
— А я где-то читал, что в коммунах процветает свободная любовь, — встрял Луцык.
Главный маяковец насупился:
— Вообще-то мы за традиционные семейные ценности.
Джей многозначительно зыркнула на своего товарища, интересующегося не тем, и попросила вернуться к рассказу.
— Раз в месяц у нас проходит народное собрание — сходка, — продолжил Лаптев. — Там решаются важнейшие вопросы жизни коммуны: посевные, сбор урожая, ремонт, строительство, охрана общественного порядка…
— А менты у вас есть? — спросила она.
— Чего нет, того нет. Но имеются добровольные дружинники.
— А как обстоят дела с преступностью?
— Воруют, — вздохнул Лаптев. — И пьют, а еще и иногда дерутся. Крамольников мы наказываем трудовой повинностью, в особых случаях изгоняем из коммуны. Иногда бывают стычки с урками из Алькатраса, но в последнее время они редки.
— А как насчет культурной сферы?
— В поселковом клубе есть библиотека и видеосалон. По субботам кино крутят.
— Ого! Откуда дровишки?
— Лет восемь назад прибыл контейнер, а там была видеодвойка и штабеля видеокассет.
— А электричество где берете?
— Наш клуб оснащен солнечной электростанцией.
— Тоже подарок небес?
— А вот это уже, что называется, «мэйд ин Карфаген». Есть у нас тут один кулибин по кличке «Левша». Живет отшельником в семи километрах от Маяковки. Из дерьма и палок может собрать «Наутилус». СЭС мы у него купили.
— А чем расплачиваетесь?
— Бартер. Очень уж он самогонку котирует.
— У вас же сухой закон!
— Сухой. Как пустыня Гоби! Самогонку мы производим исключительно для технических и медицинских целей. А за незаконное изготовление алкогольной продукции строго караем, вплоть до изгнания из коммуны.
— А за пьянку какое наказание?
— Если уличили в распитии зелья, то наказание в виде исправительных работ.
— А если не уличили?
— На нет и суда нет.
— Значит, бухать втихаря можно?
— Заметьте, я этого не говорил.
— Какой-то странный этот ваш Левша, — проговорил Луцык.
— Почему
