Звучит бодрая мелодия, и коротышка движением пальца сбрасывает звонок, привстав и прижавшись к слегка закопчённой бетонной стене. Телефон настойчиво пиликает, и коротышка отвечает, обшарив взглядом всё помещение сверху донизу. Из динамика слышен капризный женский голос, и они начинают вяло скандалить – коротышка откладывает арматурину, но не слишком далеко.
Пришла в себя в квартире Славы – Огонёк с тревогой облизывает мне щёки и подбородок и радостно влияет хвостом, когда треплю его за загривок. Секунда сомнений, не взять ли бульдога с собой, но – нет. Со мной вряд ли что случится, а вот собака может пострадать.
Огонёк осуждающе скулит и с неохотой отпускает меня.
Пешком пройти не так просто – я застряла уже под мостом, пробираясь вдоль рельсов, так что от греха сместилась ближе к реке, чтобы случайно не попасться на глаза и не лазить лишний раз через заборы.
Промзона выглядит, как бельмо среди современных новостроек, и я проскакиваю мимо мрачноватой проходной, перейдя в сумрак. Людей – никого.
Нужное мне здание нахожу не сразу, сперва заблудилась и перепутала, куда свернуть. А вот и знакомый вход в подвал – рыжего нет, то ли совсем свалил, то ли вернулся вниз. Спускаюсь, не вылезая из тени.
Коротышка смотрит почти мне в глаза – чуть-чуть ниже и левее, но рядом, а у рыжего зрачки расширяются, но он успевает только моргнуть.
Кладу обе ладони коротышке на лоб и ныряю в парализованное сознание.
Стараюсь не всматриваться в образы с военной службы, но его озлобленность, как у маленького хищного зверька, возникла не тогда. Наоборот, там он раскрывается, чувствует себя наконец-то человеком, попавшим в естественную и понятную среду, а потом и в Москве приспосабливается, осваивает подпольную сторону жизни мегаполиса.
Девушка, которая звонила – это сестра. Ей повезло меньше, она врёт, что работает официанткой, и брат знает, что это сказки для матери.
Коротышка получил крупный заказ, такой крупный, что можно будет забрать сестру и уехать хоть в Питер, начать с чистого листа. Ну или не в Питер, а в Нижний Новгород или там в Самару. Заказчик требует личную встречу, чтобы проговорить кое-какие детали, и коротышка идёт на это, хотя и не жаждет засветиться – провернуть всё вполне реально дистанционно и анонимно.
На встречу является настоящая фифа – то есть я сама. Коротышка нутром чует подставу, об этом кричит каждая клетка его существа, но отказаться он уже не в силах.
Хуже всего было то, что сейчас от него ничего не зависело.
Коротышка получил всё, что надо, и практически выполнил задание. Даже бабки уже в кармане, то есть превращены в крупные и мелкие купюры, перехваченные разноцветными резинками, и ждут в картонной коробке в камере хранения на вокзале. Собственно, в Москве его удерживало только желание подчистить хвосты, ну и с сестрой надо решить вопрос – она неожиданно воспротивилась идее бросить всё и уехать из столицы, как будто это «всё» представляло хоть какую-то ценность, кроме болезненного опыта хождения по граблям.
Схема была красивой, только жаль, что со Штырём так вышло.
На пару с Толяном или с более опытным Штырём они изучали здание детского дома, чтобы прикинуть точки для размещения зарядов и способы пристроить их по местам, включая особо оговорённые заказчиком осиновые дрова. С дровами как раз вышла жаркая дискуссия, небось дамочка вообразила, что без них не полыхнёт, ну да дело хозяйское. Будет ей целый грузовик, раз так в голову втемяшилось.
О мелькавших в объективе полевого бинокля детях старались лишний раз не заговаривать, да и рассматривать поменьше, ни к чему это, так что определённые странности заметили не сразу.
С детьми было что-то не так.
Например, они вообще не ели. За недели, пока велось наблюдение, продукты им никто не доставлял, а помещение столовой с характерными для таких учреждений страшенными кастрюлями всю дорогу пустовало – ни поваров, ни оголодавших школьников, ни даже особо умных индивидуумов, под шумок прихватывающих излишки хлеба, чтобы слопать попозже.
И ещё непонятное – иногда в детский дом привозили людей, которые больше оттуда не выходили.
Тем не менее, дети как-то питались, это было очень заметно по изменению поведения.
С утра они больше всего походили на обычных шалопаев – бегом бежали в классы, чтобы для виду посидеть за партами. Учителя приезжали строго ко звонку, охранник провожал их в класс и потом обратно. Держались педагоги обособленно и не бродили самостоятельно по коридорам, в отличие от свободно чувствующих себя учеников. Никаких задержаться после уроков или провести дополнительное занятие – педагоги выскакивали из школы, как пробки из бутылки, чуть ли не в ту же минуту, когда звенел звонок, причём с выражением крайнего облегчения.
Штырь больше всех угорал над токсичными детишками, рассматривая покидавших детдом училок с перекошенными физиономиями.
Дальше дети разбредались по комнатам, но не успокаивались, а начинали нервно шастать из угла в угол, доходя к вечеру почти до исступления.
Прекращалось всё в двух случаях – если охранник звал их в особую комнату, где окна были полностью закрашены, или если фигуристая молоденькая директриса приглашала их к себе. Её кабинет на втором этаже просматривался относительно неплохо, но разобрать, что это было, не удавалось всё равно. Они по очереди подходили к сидящей за столом красотке и на мгновение наклонялись вперёд, как будто здоровались за руку, и это всё. После такого «сеанса» дети радикально преображались, спокойно доживая день в ожидании отбоя, как наевшийся до отвала старый кот.
Штырь ужасно загорелся узнать, что же происходит в секретной комнате, да и Толян любопытствовал, а ведь коротышка сразу сказал, что добром это не кончится – делай дело и вали на все четыре стороны, нечего интересоваться подоплёкой выбора заказчиком целей и их привычками более, чем необходимо.
На этом Штырь и погорел. Пока все были на занятиях, он-таки влез в открытое окно и поначалу удачно проскользнул внутрь, но наткнулся на девочку лет десяти и почему-то даже не дёрнулся сбежать или усыпить объект. Они немного поговорили, никаких криков или скандала с вызовом охраны, а потом Штырь ушёл тем же путём, как и пришёл, вот только вернулся он другим.
Забрался в фургон, сел и так и застыл в одной позе, уставившись на свои кеды. На обращение не реагировал, так что пришлось оставить его в фургоне до вечера, а потом он и вовсе исчез. Нашёлся на следующий же день, в помятой и грязной одежде – молча заглянул в фургон и вырубился прямо на полу. Попытки привести его в чувство ни к чему не привели, Штырь упорно отмалчивался и возвращался в детский дом снова и снова, пока не пропал окончательно.
После такого желание самим лезть в здание отбило напрочь, и коротышка составил тщательную инструкцию, решив зарядить других исполнителей для финальной стадии – только войди, поставь и активируй готовые устройства, и даже с грузовиком дров придумал так, чтобы самый последний дворник справился по бумажке.
