уже оттуда.
Ну, это уж точно дело отдалённого будущего, а пока я стал осматривать океанские просторы.
Прежде всего — островки, составляющие ближайшее «окружение». Их было с полдюжины или немного больше, разных размеров, включая три коралловых кольца с голубеющими лагунами и чахлыми пальмовыми рощицами. А вот Барьерный Риф подбросил мне сюрприз, да ещё какой! Километрах в пяти от берега острова я засёк тёмное пятно, а когда навёл на него бинокль — взору моему открылся остов судна, потерпевшего кораблекрушение! Это был трёхмачтовый корабль, лежащий на боку; огрызки мачт и сейчас торчали из палубы, и с них в воду свешивались неопрятные вуали снастей. По всему было ясно, что печальное происшествие случилось не так-то и давно — накатывающиеся со стороны океана валы не успели разнести остов в щепки, что, несомненно, случилось бы при сколько-нибудь серьёзном шторме. Вот туда и следует отправиться в первую очередь, пока непогода не лишила меня шанса на изучение такого вкусного, такого загадочного объекта.
Я вытащил компас — самый обычный, магнитный, туристический, — и, как мог, сделал засечки, ориентируясь на острова и приметные береговые ориентиры. Ещё раньше я набросал тетради-дневнике общие контуры острова с основными приметными деталями рельефа, и оставалось надеяться, что этого хватит для того, чтобы выйдя в море, отыскать место крушения. Заодно я сделал засечки на мыс, на котором торчала тренога-маяк; с вершины горы он просматривался еле-еле, и его я решил отложить на обратный путь. А пока я присел на камень, дополнил свои топографические изыскания несколькими дополнительными штришками и, спрятав дневник в боковой кармашек рюкзака, стал спускаться вниз по тропе. Солнце уже давно перевалило на местный полдень, путь предстоит неблизкий, а в планах у меня ещё значится обследование маяка, что наверняка потребует времени.
Камешек вылетел из-под моей подошвы и заскакал вниз по склону, вызвав попутно небольшой камнепад. Кара опасливо покосилась вниз — по обе стороны хребтика, ведущего к площадке с маяком, к морю спускались крутые, усыпанные каменными обломками склоны. Метрах в десяти над водой они обрывались отвесными скалами; ничего даже отдалённо напоминающего тропу тут не было, только острый, усаженный каменными зубьями гребень, похожий на спину доисторического ящера с многочисленными шипами, и приходилось осторожно, каждый раз выбирая место, куда поставить ногу — или лапу, — карабкаться вниз. Утешала мысль, что наверх, скорее всего, подниматься будет проще — если, конечно, не придётся проделывать это уже в сумерках. А дело к тому шло — спускаясь от вершины к реке, мы случайно свернули не туда в лабиринте крохотных ущелий, и больше двух часов блуждали, утыкаясь в непроходимые осыпи и скальные обрывы, пока не вышли, наконец, к реке. Ещё не меньше часа занял спуск к водопою; здесь мы присели отдохнуть и я к своему удивлению понял, что совершенно вымотан, и более всего хочу поскорее вернуться на коралловый пляж, оказаться в каюте «Штральзунда» и заснуть, забравшись с головой в спальник.
Это был приступ малодушия, разумеется, и я его подавил. До маяка так и так требовалось добраться — откладывать это было никак нельзя, первым пунктом в ближайших планах стояло плаванье к обломкам кораблекрушения, а значит, сюда я попаду не раньше, чем дня через два. К тому же, с маячной площадки я рассчитывал получше рассмотреть подходы к барьерному рифу — а значит, хочешь-не хочешь, вскидывай на плечи потяжелевший внезапно рюкзак и топай вниз по сыпучему гребню, тщательно рассчитывая каждый шаг.
Спуск занял часа полтора, и я десять раз похвалил себя за то, что перед тем, как отправиться вниз, догадался срезать двухметровый шест, потратив на это лишние четверть часа — без этой подпорки я бы, пожалуй, уже не раз ухнул вниз по каменистой осыпи. Кара, чьим лапам тоже изрядно доставалось на россыпях острых камнях, не пыталась скакать вокруг — послушно следовала за мной шаг в шаг, замирая на месте всякий раз, когда я останавливался.
Но всё когда-нибудь заканчивается; закончился и этот выматывающий душу спуск. Гребень стал пологим, осыпи по обе его стороны — не столь крутыми, на них кое-где проклюнулись кустики и пучки остролистой жёсткой травы. По камням заскакала мелкая живность, и вскоре мы выбрались на длинную узкую площадку, поросшую по краям густым кустарником. В дальнем, нависшем метрах в сорока над прибоем, краю и возвышалось то, ради чего я предпринял эту рискованную вылазку.
Это действительно оказалась тренога. Поначалу я решил, что она сооружена из очищенных от коры древесных стволов, но приглядевшись поближе, понял, что ошибся — материалом для импровизированного маяка послужили части судового рангоута, то ли реи, то ли лисель-спирты, то ли выстрелы, с помощью которых выносят за борт верёвочные трапы и грузовые сетки. Потемневшая от времени древесина носила следы смолы, кое-где можно было заметить канавки, оставленные канатами и проушины-рымы то ли из бронзы, то ли из латуни, за которые крепились блоки. Поперечины были изготовлены из таких же рангоутных деревьев, только распиленных на части; скрепляли их между собой толстые, кажется, пеньковые канаты, покрытые слоем закаменевшей смолы. Я подивился, что кому-то не лень было тащить сюда всё это хозяйство по гребень, по осыпям, от самого водопоя, но потом осмотрел края площадки получше, и понял, как этот строительный материал сюда попал — его попросту подняли снизу на длинных канатах, подойдя на шлюпке вплотную к скале. Что ж, работа проделана основательная, и в ней чувствуется рука моряка — причём такого, чьи навыки в обращении со снастями не слишком отличаются от тех, что знакомы мне самому.
Куда интереснее оказалось устройство, увенчивающее эту пятиметровую пирамиду. Я забрался наверх и тщательно его осмотрел — настоящая система зеркал, плоских и вогнутых, отлитых из толстого стекла, и покрытых с обратной стороны слоем серебряной — или из чего она там изготавливается? — амальгамы. А вот следов какого-то источника света — фонаря, крепления для лампы, да хоть плошки, в которое наливают масло — я, как ни старался, не обнаружил. Похоже, этот «маячный фонарь» отбрасывает солнечные лучи — или же тут действует какой-то вовсе неведомый мне принцип, вроде магического огонька, который сам собой вспыхивает в фокусе одного из зеркал…
Зеркальные пластины и чаши крепились на общем основании в виде массивного кольца, изготовленного из чёрного, кое-где тронутого зелёным окислом металла. Я поскрёб кольцо острием ножа и убедился, что это — бронза, причём весьма высокого качества, из которой изготавливали когда-то детали астрономических инструментов. Из бронзы же были кронштейны, винты и зубчатые колёса, которыми зеркала крепились к основанию; всё это, судя по толстому слою птичьего помёта, покрывающему устройство, находилось здесь уже довольно давно и никто совершенно за этим хозяйством не присматривал — густо разросшаяся у основания маячной треноги трава не носила отпечатков человеческих ног. Я спустился, присел, привалившись к камню, и стал рассматривать маяк, прикидывая — что же вытекает из этой находки, и как дальше с ней поступить? Пожалуй, решил я, для начала надо очистить от продуктов жизнедеятельности местных пернатых зеркала и сам механизм. В скалах, на краю площадки нашлось что-то типа каменной ванны, полной дождевой воды; я я порылся в рюкзаке, достал запасную футболку, разорвал её на три полосы, и смочив обильно одну из них, снова полез наверх.
С края маячной площадки место кораблекрушения просматривалось превосходно — настолько, что невольно возникает мысль: а не на этот ли маяк правил неведомый рулевой, прежде, чем напороться на рифы? Конечно, прежде чем делать выводы, следует посмотреть на эту башенку с моря, да ещё и выбрать такой момент, когда зеркала будут отражать солнечный свет — если они действительно рассчитаны именно на такое использование, и волшебный огонь тут не при чём. Но из того, что я увидел до сих пор, складывается стойкое впечатление, что тренога-маяк какая-то… самодостаточная, что ли? Она не отмечает никакой там проход или пролив, торчит себе и торчит на утёсе, и единственная её задача — быть видимой из определённого сектора морского пространства. Как раз из того, где невысокая волна мотает сейчас обломки неведомого парусника…
Кстати, ничего необычного на палубе я не разглядел. Брашпиль, разбросанные обломки рангоута, световые люки, почти все зияющие проломами. Пустые кильблоки, на которых стояли когда-то шлюпки, рядом — вывешенные за борт шлюпбалки, на которых до самой воды свисают концы. Выходит, команда покинула судно и, вероятно, попыталась добраться до берега —
