— Но честь! — вскричал я. — Как же честь, дражайшая Анна Ильинична?! Или такой эссенции уже не существует? Да ведь люди порой смерть предпочитают измене чести. Люди порой на эшафот…
Тут я понял, что сболтнул лишнее, и прикусил язык. Словно темный ангел провел крылом над лицом женщины — она вмиг осунулась, щеки ее посерели. Анна Ильинична слабо повела рукой, будто бы отмахиваясь от чего-то, и промолчала.
Я протянул долгую паузу и хотел было перевести разговор на другой путь, но тут мне в голову пришло еще одно соображение, и я не смог его не высказать.
— Что же получается, Анна Ильинична? Полиция, как вы выразились, в определенные заведения не проникает, но мне-то чему себя посвятить в ближайшее время? Неужели я, Николай Афанасьевич Ильин, в поисках моей горемычной дочери должен предпринять анабазис[21]по сальянтным[22]местам Самары?
— А их только официальных в городе не меньше двух десятков, — вдруг с натужным озорством заявил Владимир.
— Да нет же! Ах, какой нескладный вышел разговор! С одной стороны — обида и намеки, с другой — неуместные шутки. — Госпожа Елизарова тоже в сердцах бросила салфетку на стол. — Володя спросил, я ответила. Это же чисто логическое перебирание вариантов. Лучше бы и не спрашивали! Можно подумать, будто я равнодушна к судьбе Леночки и могу только теоретизировать. Я же помочь хотела…
Словом, вместо дружеского ужина получился у нас конфуз. Владимир бросился успокаивать меня, потом мы вместе уговаривали Анну Ильиничну не сердиться, я даже извинился перед ней за вспыльчивость, и в конце концов все помирились. Только остался у меня на душе тяжелый осадок.
После ужина ушел я в отведенную мне комнату младших Ульяновых и, вместо того чтобы лечь спать, долго сидел у окна, глядя на полную луну и повторяя в памяти состоявшийся разговор. А ну как госпожа Елизарова права и Аленушка действительно сыскала приют в каком-нибудь вертепе? Нет, быть такого не может! Никогда! Ни при каких обстоятельствах жизни! Кто угодно, только не моя дочь! Но если не гостиница, не постоялый двор, не монастырь и не беглопоповская молельня, то где же обретается сейчас несчастная Аленушка? Цела ли она? Здорова ли?
Надо же, Анна Ильинична, как душу разбередила! Дома терпимости, видите ли… И нисколько она не похожа на Медею Фигнер! На какую другую Фигнер, может, и похожа, а на знаменитое сопрано — вовсе нет.
Вот в таких растрепанных чувствах я наконец лег и быстро провалился в беспамятный сон.
ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой мы знакомимся с судебным следователем
На следующий день после моего прибытия в Самару, во вторник, мы с молодым Ульяновым отправились в окружной суд — на встречу с судебным следователем надворным советником Иваном Ивановичем Марченко.
Покинув дом, мы вышли на Алексеевскую улицу, кликнули там извозчика, сели в пролетку и, доехав едва ли не до Волги, свернули на Дворянскую — на мой взгляд, красивейшую улицу Самары. Здесь выстроились внушительные каменные здания, среди них самые знатные — городская Дума, Коммерческий клуб и Александровская библиотека. Новый театр, выстроенный в итальянском стиле, уже одним своим видом звал на спектакли, и, будь я в других кондициях, непременно пошел бы на представление. Мы проезжали ряды лавок и магазинов с зеркальными окнами, в которые заглядывала фланирующая публика и откуда на публику бросали ответные взгляды яркие цветные колониальные, галантерейные и красные товары.
Наконец пролетка выбежала на Алексеевскую площадь. Справа от нас поднималась к небу высоченная деревянная часовая башня о трех ярусах.
На ней был огромный циферблат, выше него колокол, а венчал это примечательное сооружение шпиль с флюгером-петушком. По сторонам большой четырехугольной площади стояли каменные дома, и среди них выделялось статное двухэтажное здание окружного суда — с пилястрами, сплошным карнизом поверху и полуциркульными окнами в первом этаже. Расплатившись с извозчиком, мы вошли в сей храм юстиции. Чиновник в вицмундире объяснил нам, как найти господина Марченко, и через минуту мы уже поднимались по широкой каменной лестнице на второй этаж. На обширной площадке нам пришлось задержаться, чтобы пропустить большую группу судейских, спускавшихся навстречу, — видно, был перерыв в разбирательстве или заседании.
Надворный советник Иван Иванович Марченко занимал весьма просторный кабинет, окна которого выходили на Заводскую улицу. Сам господин судебный следователь восседал за письменным столом, возле которого стояло несколько деревянных кресел с жесткими сиденьями. У стены справа располагались два книжных шкафа, в простенке между ними висели фотографии в рамках и в рамках же — несколько официальных, внушительного вида бумаг с вензелями и гербами и благодарственный адрес от Дворянского собрания. Непосредственно над столом следователя висел большой портрет государя императора — копия известной работы художника Крамского. В углу стоял еще один стол — за ним сидел секретарь, старообразный человек с костлявым лицом.
Сам Марченко был еще не старым человеком, на добрый десяток лет моложе меня, однако выглядел он чрезмерно тучным. Тучность являла собою пример явного нездоровья, каковое подчеркивалось еще и тяжелым дыханием — дышал Марченко громко, с присвистом. Голову его венчала изрядная лысина, которую следователь пытался маскировать, зачесывая редкие волосы справа налево через всю макушку.
Едва я представился, объяснив, по какому делу мы с моим спутником пожаловали в окружной суд, и упомянув, конечно же, о рекомендации господина Хардина, как следователь потребовал наши паспорта. При этом он указал жестом, что мы можем расположиться в креслах.
Мы с Владимиром достали наши документы. Следователь внимательно изучил бумаги и, подозвав секретаря, передал их ему. Вернувшись к своему столу, тот сразу же принялся что-то записывать, — для какой цели это было сделано, осталось мне неведомым.
— Вы, Николай Афанасьевич, проживаете в… — обратился ко мне Марченко.
— В деревне Кокушкино Лаишевского уезда Казанской губернии, господин надворный советник, — ответил я.
— А здесь вы пребываете…
У следователя Марченко была довольно странная манера задавать вопросы, не заканчивая фразы.
— Мой хороший знакомый господин Ульянов любезно предложил мне остановиться у него, и я не отказал ему в удовольствии принимать меня в своем доме, — сказал я со всей вежливостью, на которую был способен.
Следователь покачал головой и задал очередной вопрос уже Владимиру, все в той же своей манере.
— А вы, господин Ульянов, проживаете…
— В доме Рытикова, ваше высокоблагородие, угол Почтовой и Сокольничьей, — с готовностью откликнулся Владимир.
