Соответственно, Саша активировал на своей «машине» все возможные уровни безопасности, включил режим невидимости, создал новый почтовый ящик и работал только с него. Вот теперь, включившись в работу, он уже знал что делать. И попал буквально пальцем в небо. Постановление ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов» 1936 года. Чем оно его заинтересовало? Почему он решил просмотреть именно тысяча девятьсот тридцать шестой? Просто прикинул, сколько лет нужно, чтобы построить под землей городок на девятнадцать гектар? Не понятно. Может, именно поэтому Полина назвала Сашу «дорожником»? Может, он видел правильную дорогу? Или дороги… или даже тропки…
Так или иначе, очень скоро Александр точно убедился, что людей, которые бы знали о существовании лаборатории, сегодня уже не существовало. Как не существовало архивов, бумаг, вообще никаких доказательств. И до шестьдесят шестого года не существовало некоторых наук, как, в частности, генетики и психотехники. Их просто запретили, а ученых — уничтожили. Всех, кто мог просто догадываться — вырезали под корень.
— Умно, очень умно, — бормотал Александр, проглядывая списки.
Может быть, их даже не расстреливали, а запихивали в бункер, на глубину в триста метров, снабдили всем, чем только можно, стащили кучу литературы и результаты по опытам — опять у тех же фашистов (кстати, пути многих немецких «гениев» по этой же части тоже терялись в летах — «попал в плен советским войскам, судьба неизвестна» — напротив фамилий). И все, на двадцать лет — полный мрак. Нет науки — нет экспериментов; не просто запрещено публично и законодательно, но и преследуется — жестоко, одно высказывание, предположение (не вопрос даже!) — тюрьма, следствие, нет данных… Органы, по всей видимости, боролись не просто со шпионами, они боролись с самой возможностью, вероятностью шпионажа. Боролись тупо, не зная, не подозревая, зачем они это делают, потому что любой, кто мог догадаться — пропадал. Новый человек, совершенный человек, коммунист, черт его за ногу — он так близко, он скоро придет… Он уже пришел, точнее — они пришли…
Они еще покажут коммунизм, пик коммунизма, думал Саша, вытирая мокрый лоб. Красиво будет, замечательно будет, от каждого по возможности, каждому по потребности. О чем, например, может мечтать калека? Что ему требуется? Может быть — новые руки? А может — скорая смерть. Пулю в лоб пустить гораздо проще, чем руки вырастить. Чего тут сусолить? Получи, родимый…
Глава 11
Утром подняться сложно, почти невозможно, два часа только спал. Но у Саши есть опыт ночных смен, недельных тренировок без выходных, годами в поле. Он все умеет — этот странный мужчина, которому на вид давали двадцать два года. Бессонная ночь под трактором — а утром снова в бой, до потери пульса, со скрежетом зубовным, со стоном, который зовется здесь песней. И сегодня — как всегда. Никого — даже друзей не интересует — спал ты сегодня или нет. Ты можешь и должен, ты настоящий мужчина, никто и не сомневается в твоей силе, умении, выносливости.
Шпак решил перекрывать крышу гаража, ждал Гаврилу, но того не было. Грузовик стоял посреди двора, сверкал старыми разводами краски — промок за ночь.
— Заведется, — спорил Наиль.
— Не заведется, — вяло отзывался Павин.
— На десятку? — поддевал татарин.
Вместо ответа Андрей поковылял к машине, без шума открыл дверь, покопался под приборной доской. Мотор взревел, поработал на холостых оборотах, снова затих.
— Завелся, — растерянно крикнул Андрей. Наиль рассмеялся, хлопнул себя по бедрам.
— Моя десятка…
— Она и так твоя, — огрызнулся Андрюха.
— Без Гаврилы начнем, — решил, наконец, Шпаков. — Я ему еще покажу кузькину мать, работничек…
— Да он у китайцев, — заявил вдруг Павин. — Я видел, когда на работу шел…
— А что мне не сказал?
— А ты разве спрашивал?
После обеда Серега решил проехать по полям, заодно дать отдых товарищам. Сегодня они поработали на славу. Старый шифер содрали, доски сняли, крепеж заменили, новые балки поставили, половину крыши уже застелили тесом. Шпак работал внизу, его из-за веса взять наверх побоялись. Уж больно здоровый кабан…
Серега вернулся через полчаса, вылетел из кабины, красный, злой, махнул приглашающее рукой.
— Что там еще? — проворчал Саша, но внутри все упало, потому как поехали они по дороге, ведущей к ячменному полю.
«Пропал ячменек, сжег я его удобрениями, — с ужасом думал Александр, трясясь на заднем сиденье. — А ведь чувствовал, всеми потрохами знал — надо было на шестой идти. Или на седьмой…».
Шпак упруго выпрыгнул из кабины на краю поля, зашел в колосящиеся волны. У Саши отлегло от сердца. Стоит ячмень, хордеум двурядный, зелененький, скоро в спелость пойдет, богатый урожай будет, ишь, как ветер волны по полю катит…
— Ну, что случилось? — подошел Саша к Сергею.
— А ты получше посмотри… Здесь ты его встретил? Вот и присмотрись, сравни.
Чего тут смотреть? Колос к колосу, богато, хоть и зелено пока, даже сорняков нет, и ржи с овсом, которые всегда в семенах попадаются, тоже… нет…
— Шпак, мать моя, да они же все одинаковые, — заорал Наиль. — Ты видел такое когда? Они даже по зерну одинаковые! Ты посмотри, ни одного выпада, ни одного залома, ни травинки, ни жучка, даже листовой ржавчины нет, помнишь, сколько ее на тимофеевке… в прошлом… году… — тихо закончил татарин.
— Он? — спросил Павин, положив Саше руку на плечо.
— А кому еще? — зло отозвался Александр. — Или ты думаешь, это я все одной обработкой сделал? Они нас вот так же, утрамбуют, будем чистые, красивые, полезные… А потом пиво из нас же сварят, хорошее пиво будет, забористое…
— Поехали, — мрачно сказал Шпаков.
Солнце вставало в полдень, становилось жарко, лезть на крышу, да еще и с рубероидом — занятие не из лучших.
— К китайцам, — решил Шпак, заводя двигатель.
Семья Чжао, после того как артель отказала им в аренде, ютилась на старой стройке. Когда-то, лет десять назад, здесь предполагалось строительство инфекционной больницы — самой большой в Нечерноземье. Поставили просторный четырехэтажный корпус, рядом — белоснежно-кирпичную подстанцию, успели положить фундамент для еще одного, очень длинного здания. Провели дренажные канавы, надеясь, по всей видимости, впоследствии сделать из них замкнутую систему канализации. А на задворках, почти у самого леса, ютилась приземистая постройка, сложенная из бетонных плит неимоверной толщины. Она единственная уцелела — потому что даже «Ивановцу», крану на двадцать тонн, оказалось не под силу поднять хоть один блок. Бомжей здесь не было — они больше предпочитали комнаты четырехэтажного корпуса. Подстанцию разобрали по кирпичику, фундамент длинного здания уволокли, только хлам напоминал о том, что здесь когда-то что-то строили.
