лет ей было, когда я родилась, но лишь потому, что подсчитала сама. Про отца я никогда даже не задумывалась. Никакой отец не мог объяснить огромное пустое пространство, которое она сохраняла между нами. Годы до моего рождения принадлежат только ей одной. И она хранит их в тайне, надежно запрятав по коробкам в подсобке ломбарда.
– Почему она вообще уехала? – спрашиваю я, когда мы возвращаемся на кухню. – Я понимаю, что о ней сплетничали, но…
– Чтобы уехать из Фалена, много причин не нужно. Сплетни да тот случай с пожаром. – Она кивает на сетчатую дверь, за которой виднеются деревья. – Той осенью сгорела абрикосовая роща. Для твоей матери это стало серьезным ударом.
– Почему?
Бабушка отвечает не сразу. Она вздыхает, и впервые с нашего знакомства я слышу, что она тоже когда-то была матерью.
– Она многое пережила, – говорит она. – У любой из нас есть предел.
Я знаю, думаю я. Поверь мне. Я знаю.
Бабушка снова усаживает меня за стол и разогревает блюдо с половиной запеканки. От запаха еды у меня урчит в животе, но он слишком тяжелый, слишком густой, и, когда бабушка ставит передо мной тарелку с пузырящейся сырной корочкой, от которой поднимаются клубы пара, ласкающие мою саднящую кожу, к горлу подкатывает тошнота.
Стоило прихватить аптечку из участка с собой. Хотя я даже не знаю, что из нее могло бы мне пригодиться. Руки и ноги почти перестали гореть, но я все еще чувствую себя так, будто натянутая кожа может лопнуть от резкого движения, и тогда я вся вытеку наружу. Бабушка ставит на стол еще одну бутылку воды, и, когда она отворачивается, натирая и без того чистую столешницу, я прикладываю бутылку ко лбу, чтобы хоть немного притушить кипящий в венах жар.
До вечера еще далеко, но я вовсю клюю носом. В последний раз я ночевала в Калхуне и не спала нормально больше суток, и всякий раз, когда я закрываю глаза, я вижу лежащую среди кукурузы девушку, ждущую от меня спасения.
Жаль, что мы не остановились по пути сюда. Я бы откинула простыню, скрывающую тело, и сказала бабушке: «Смотри. Скажи мне, кто она». Посмотрела бы я, как бы она сохранила свою невозмутимость. У меня бы появилось доказательство – доказательство, которое я надеялась найти здесь, но во всем доме нет ни намека на то, что здесь жил кто-то еще, и картинка не складывается. Сестра-близняшка, пустой дом.
Я отодвигаю тарелку, вдыхаю медленно и глубоко. Если меня снова вырвет, пусть хотя бы не на глазах у бабушки.
– Все? – спрашивает она. Я киваю. – Я бы предпочла, чтобы ты доела, – говорит она, но забирает мою тарелку и начинает соскребать запеканку на блюдо. – Сегодня, так и быть, сделаю исключение.
Я встаю из-за стола. Ноги ватные. Хочется одного: раствориться в призрачных коридорах этого дома. Найти место, где никогда не бывала мама, и сидеть там сотню лет, пока все не закончится, пока от моей жизни не останутся лишь полустертые воспоминания. Тогда я буду в безопасности. Я буду принадлежать только себе, а значит, буду в полной безопасности.
Если бы все было так просто. Отыскать место, где не бывала мама? Мечтай.
Бабушка оборачивается на меня и хмурится.
– Подожди меня на лестнице, – говорит она неожиданно мягко. Должно быть, я выгляжу хуже, чем думала. – Я позвоню твоей матери.
Не надо, хочется сказать мне, но ее не переубедить. Этого не избежать. Но мне не обязательно смотреть. Не дожидаясь, когда она поднимет трубку городского телефона, я выхожу в холл и мешком оседаю на ступени. Голые ляжки щекочет красная ковровая дорожка с вытертым ворсом. Одного осознания, что этот дом хранит свидетельства времени, что до меня здесь бывали другие Нильсены, оказывается достаточно, чтобы тошнота улеглась и комната перестала пьяно качаться.
Тишина на кухне затягивается; до меня доносятся приглушенное ругательство и звук шагов. Бабушка ходит по кухне. Проходит еще минута. Тишина. Сколько раз она успела набрать ее номер?
И вдруг:
– Наконец-то. Чудовищно грубо, Джозефина.
Мама ей этого не спустит. Точнее, не спустила бы, если бы эти слова произнесла я.
– Это все, конечно, замечательно, – продолжает бабушка после недолгой паузы, – но мне нужно знать, как много ты рассказала ей про…
Она замолкает. Маминого ответа мне не слышно – Вера стоит слишком далеко, – но, раз ей удалось перебить бабушку, это должно быть что-то весомое.
Рассказала мне про что? Про девушку? Про то, что у меня есть сестра?
– Ничего? – переспрашивает бабушка недоверчиво. – Хорошо. Так даже лучше. – И продолжает после короткой паузы, понизив голос: – Умница, Джо.
Должно быть, в этот момент мама бросает трубку, потому что я слышу, как бабушка бормочет что-то себе под нос и с щелчком кладет трубку на место, а в следующую секунду она появляется на пороге кухни в пылающем ореоле солнечных лучей, бьющих из-за сетчатой двери у нее за спиной.
– Джо в своем репертуаре, – говорит она.
Я сдерживаю смешок. Наверное, можно сказать и так.
– Но ты не переживай, – продолжает она. – Теперь у тебя есть семья.
Семья. Все это время меня ждала семья, настоящая семья, а мама пыталась всего этого меня лишить. Пыталась заставить меня выбирать между ней и остальной родней. Должно быть, из-за дочери, от которой она отказалась. Та девушка здесь, я – в Калхуне, и она была готова на все, лишь бы не позволить нам встретиться. Но почему?
– Не переживай, – повторяет бабушка. Она подходит ко мне, протягивает руку. Ее ладонь поразительно теплая на ощупь. Она настоящая, твержу я себе, когда она поднимает меня на ноги. – Пойдем, я покажу тебе комнату. А остальное подождет до завтра.
Одиннадцать
Я поднимаюсь за ней на второй этаж. От лестницы в обе стороны расходится коридор, посередине окно с широким подоконником, выходящее на дальние поля. Бабушка сворачивает в левый коридор и проводит меня мимо нескольких запертых дверей, пока не останавливается перед слегка приоткрытой. Синие стены с белым фризом, кровать с элегантным резным изголовьем, застеленная белым покрывалом. В комнате чисто, но, судя по остаткам пыли на прикроватной тумбочке, порядок наводили второпях.
– Как уютно, – говорю я и добавляю, чувствуя себя глупо: – Правда. Спасибо. А чья это была комната? – На самом деле я хочу спросить совсем другое, и, судя по тени, пробежавшей по бабушкиному лицу, она это прекрасно понимает.
– Ничья. – Она подходит к кровати и откидывает покрывало. – В ней почти никто не жил. Комод вон там, – продолжает она, прежде чем я успеваю задать вопрос, и кивает
