кто-то уже позабыл о своей врачебной этике?
— Пятьсот фунтов и соответствующее истине врачебное заключение о сердечной недостаточности — от такой комбинации врачебная щепетильность тает, как снежинка в руке. Ведь у старика действительно не все в порядке с сердцем.
Они допили свои напитки и вышли из кафе. Рори не торопился уходить, соблюдая нужный, с его точки зрения, интервал. Но потом встал и он.
В кафе напротив Нойбауер и Тараккиа поспешно покинули свою кабину и уже через полминуты нагнали Рори. Тот, увидев их, очень удивился.
Тараккиа доверительно сказал:
— Нам нужно поговорить с тобой, Рори. Ты тайны хранить умеешь?
Такое вступление сразу заинтриговало Рори, но он был от природы очень осторожен и редко изменял себе в подобных случаях.
— О каких тайнах идет речь?
— Ну и подозрительный же ты парень!
— Что за тайна у вас?
— Это касается Джонни Харлоу.
— Тогда другое дело. — Последней фразой Тараккиа мгновенно завоевал его внимание. — Конечно, я умею хранить тайны.
— Только имей в виду: никому ни слова! Даже намеками. Ни единому человеку — ни слова! Иначе все полетит к черту. Усек? — сказал Нойбауер.
— Конечно, — согласился Рори, не имея еще ни малейшего понятия, о чем идет речь.
— Ты слышал, парень, о АГГП?
— А то нет! Это Ассоциация гонщиков Гран-При!
— Точно! Так вот, эта АГГП решила, ради нашей безопасности, гонщиков и зрителей, исключить Харлоу из своих рядов. Мы хотим, чтобы его сняли со всех треков Европы. Ты знаешь, что он пристрастился к спиртному?
— Кто ж не знает об этом?
— Он так много пьет, что стал самым опасным гонщиком в Европе. — Голос Нойбауера звучал тихо, конспиративно и очень убедительно. — Каждый третий гонщик боится показаться на трассе рядом с ним. Никто ведь не знает, в какой момент может оказаться вторым Джету.
— Вы… считаете, что он?..
— Был тогда пьян в стельку. Именно по этой причине и погиб хороший человек. Только потому, что другой выпил лишнего. Ведь такое поведение на треке равносильно преднамеренному убийству.
— Совершенно согласен с вами! Никакой разницы нет!
— Вот поэтому АГГП попросила Вилли и меня собрать все улики, касающиеся того, что Харлоу систематически пьет, понимаешь? — сказал Тараккиа. — Тем более, что предстоят Большие гонки. Хочешь нам помочь?
— И вы еще спрашиваете?
— Знаем, мальчик, знаем, что хочешь. — Нойбауер положил руку на его плечо — жест, выражающий одновременно и сочувствие, и понимание. — Мы ведь тоже переживаем за Мери. Вот ты только что видел Харлоу и Даннета в кафе. Харлоу пил?
— Да я их, собственно, и не видел. Сидел в соседней кабине. Но я слышал, что мистер Даннет говорил что-то насчет джина, и видел, как официант понес им два высоких стакана, — правда, похоже, что с водой.
— С водой! — Тараккиа скорбно покачал головой. — Скорее, там было нечто совсем другое. Правда, мне как-то не верится, чтобы Даннет… А впрочем, кто его знает. А они что-нибудь говорили о выпивке?
— Мистер Даннет? А что, он тоже не совсем того…
Тараккиа ответил уклончиво, хорошо зная, что это — лучший способ возбудить интерес Рори:
— Я ничего не знаю про мистера Даннета. Во всяком случае, насчет того, пьет он или нет.
— Они очень тихо говорили. Я вообще уловил совсем немного. Единственное, что я слышал, касалось замены кассеты. В кинокамере или что-то в этом роде. И что-то насчет того, что Харлоу передал мистеру Даннету. Я не очень понял, что к чему.
— Это вряд ли нас касается, — заметил Тараккиа. — Но все остальное — да. Смотри в оба и держи впредь ушки на макушке.
Рори кивнул, тщательно скрывая новоприобретенное чувство собственной значимости, и они расстались.
Нойбауер и Тараккиа посмотрели друг на друга с яростью, которая, правда, относилась к другому, а не к визави.
Сквозь стиснутые зубы Тараккиа процедил:
— Ну и хитрый же негодяй! Теперь мы у него на кассете. А та, что мы уничтожили, нам просто подсунута. Фальшивка!
Вечером того же дня Даннет и Генри сидели, уединившись, в дальнем углу холла Вилла-отеля Чессни. На лице Даннета было свойственное ему замкнутое выражение. Генри, казалось, был несколько растерян, хотя было ясно, что его острый от природы ум усиленно старается оценить данную ситуацию и приспособиться к назревающей новой. Сейчас он прилагал все усилия, чтобы сохранить невозмутимый и простодушный вид.
— Однако же, — сказал он, — здорово вы умеете сложить все в одну строчку, мистер Даннет! — Тон почтительного восхищения перед высшим интеллектом был найден и выражен в совершенстве, но на Даннета это абсолютно не подействовало, и, конечно, Генри был удивлен.
— Если вы хотите сказать, что я выразил свои мысли коротко и ясно, Генри, то тогда вы правы — я действительно, можно сказать, уложил все в одну строчку. Так «да» или «нет»?
— О, господи, мистер Даннет! Вы и подумать человеку не даете!
Даннет терпеливо продолжал:
— О чем же тут думать, Генри? Просто скажите — «да» или «нет». Соглашайтесь или отказывайтесь.
Генри не хотелось сразу выкладывать на стол свои карты.
— А если я откажусь?
— Вот когда вы откажетесь, тогда и будем говорить, что будет, если…
Такой ответ явно обеспокоил Генри.
— Не нравится мне весь этот разговор, мистер Даннет. Как-то не так он звучит.
— Как же он звучит на ваш слух, Генри?
— Ведь, надеюсь, вы не собираетесь меня шантажировать или угрожать мне?
У Даннета был вид человека, который только что произнес, что считает до трех.
— Извините, Генри, но вы… вы просто вздор несете. Как можно шантажировать человека, который ведет такую безупречную жизнь, как вы? Ведь вся ваша жизнь чиста и безупречна, не так ли? И потом, почему, скажите на милость, я стал бы вам угрожать? — Он выждал долгую паузу. — Так «да» или «нет»?
Генри покорно вздохнул.
— Да! И будь все проклято! Мне терять нечего. За 5000 фунтов и работу в нашем марсельском гараже я продал бы в рабство и свою родную бабушку, упокой бог ее душу!
— Это было бы излишне, даже если было бы возможно. Только абсолютное молчание — и ничего больше. Вот вам справка от местного врача. Он удостоверяет, что вы страдаете сердечной недостаточностью и больше не сможете выполнять тяжелую работу… ну, скажем, водить транспортировщик.
— Последнее время я неважно себя чувствовал — это факт!
Даннет позволил себе чуть заметно усмехнуться.
— Я так и думал.
— А мистер Мак-Элпайн знает об этом?
— Узнает, когда вы ему скажете.
— И он не будет возражать?
— Если вы имеете в виду, примирится ли он с этим, то могу сказать одно:
