72 дня — абсолютно рекордный для своего времени срок!)
Барченко не смог отправиться в Тибет в 1920 г. Что помешало ему — отсутствие ли средств у НКИДа, гражданская война (вторжение «белого» барона Унгерна на территорию Монголии осенью 1920) или другие причины? Если первые два предположения вполне могли бы удовлетворить нас, то о «других причинах» необходимо сказать особо. Дело в том, что летом 1920 г. руководство НКИДа вернулось к проекту Тибетской экспедиции Щербатского. Примечательно, что эта экспедиция, поначалу замышлявшаяся как чисто научная, постепенно трансформировалась в научно-политическо-пропагандистскую. Так, Щербатской после одной из бесед с заместителем Чичерина Л.М. Караханом сообщал в Петроград ученому коллеге академику С.Ф. Ольденбургу: «Что касается Тибета, то они (намек на руководителей НКИДа Г.В. Чичерина и Л.М. Карахана. — А.А.) больше всего желали бы устроить в Лхасе радиостанцию, и он просил моего совета»[144]. Идея большевиков состояла в том, что экспедиция доставит Далай-ламе небольшую радиостанцию в качестве подарка советского правительства, что помогло бы наладить радиосвязь между Москвой и Лхасой через Кабул (куда в качестве подарка афганскому эмиру Аманулле большевиками также была отправлена радиостанция). Щербатской, довольно тесно сотрудничавший с НКИДом в ту пору, однако, отговорился от участия в такой необычной экспедиции и в конце 1920-го отправился с научно-дипломатической миссией в противоположную сторону — в Западную Европу. В результате Наркоминдел взял организацию Тибетской экспедиции в свои руки, заручившись активным содействием Дальневосточного Секретариата Коминтерна, наспех созданной Монгольской народно-революционной партии и уже знакомого нам Агвана Доржиева.
В этом контексте проект Барченко, по-видимому, перестал представлять интерес для Москвы, и Чичерин и Карахан, в чьих руках в то время находились все нити тибетской интриги, спокойно положили его под сукно. Впрочем, формально Барченко не получил отказа — более того, складывается впечатление, что в НКИДе ему обещали положительно решить вопрос об экспедиции в недалеком будущем — по окончании гражданской войны. Так, в декабре 1920 г. он совершил поездку в Москву (это произошло уже после обсуждения в Наркоминделе проекта Щербатского при участии монгольских революционеров и Доржиева), а три недели спустя сообщил в письме акад. В.М. Бехтереву следующее: «Россию я… покину, лишь только представится к тому легальная возможность. Я имею основания надеяться, что такая возможность представится мне не позднее середины лета. В Россию я ранее 10 лет возвратиться возможности не получу». И далее в том же письме еще более конкретно: «В июле я надеюсь получить легальную возможность ехать из России на Восток. Около двух лет я располагаю провести в некотором пункте, находящемся всего в 460 верстах от русской границы, откуда почта ходит вполне регулярно. Таким образом, я буду иметь возможность поддерживать с Вами живую и регулярную связь еще два года…»[145]. После чего Барченко собирался «уйти дальше», в места, не связанные с цивилизованным миром — очевидный намек на путешествие вглубь Тибетского нагорья, в заповедную Шамбалу. В каком «пункте» он намеревался провести два года (по-видимому, изучая тибетский язык и готовясь к основному путешествию), трудно сказать, но речь, скорее всего, идет о Монголии, поскольку именно там должно было начаться его путешествие.
Однако летом 1921 г. Барченко не получил санкции НКИДа (в это время готовилась к отправке в Тибет «секретно-рекогносцировочная экспедиция» красного командира В.А. Хомутникова). Полтора года спустя — уже после возвращения Хомутникова из Тибета в Москву — Барченко вновь пишет Бехтереву о своем предполагаемом путешествии, давая понять, что «формальности по исхлопотанию выезда» должны окончиться в апреле — мае 1923 г.[146]. И вновь неудача. Но в конце 1923 — новый лучик надежды: Главнаука и группа московских ученых, независимо друг от друга, «предпринимают конкретные шаги для связи меня (т. е. Барченко) с Чичериным… для обеспечения средств и разрешения на нашу поездку в Среднюю Азию нынешним же летом» (т. е. летом 1924 г.)[147].
Итак, в течение четырех лет Барченко настойчиво добивался от НКИДа принятия своего проекта. Помочь ему в этом пытались многие люди, в том числе и К.К. Владимиров. В конце мая 1920 г., когда Барченко впервые заговорил о путешествии в Тибет, Владимиров, в то время политуполномоченный ПЧК, зачем-то неожиданно выехал в Москву. Об этой поездке мы узнаем из письма его знакомой Софьи Зарх: «Как съездил в Москву? Получил ли новое назначение?»[148]. Не означает ли это, что Владимиров намеревался принять участие в экспедиции Барченко и пытался привлечь к ее снаряжению руководство ВЧК? Такое предположение не лишено оснований, как мы увидим в дальнейшем.
А тем временем, ожидая решения Москвы, только что окончивший Педагогическую академию Барченко решил оставить Петроград и уехать — по крайней мере до лета 1921 г. — в Мурманск, на берег Баренцева моря. К такому шагу его подтолкнуло, по-видимому, несколько причин. Во-первых, необычайно тяжелые условия жизни в Петрограде, где царили разруха, голод и холод. Вот, например, как рассказывает об этом времени историк и философ Н.И. Кареев: «Вспоминаются холод, тьма, недоедание, безденежье и невозможность многое достать и за деньги. ‹…› Электричества или совсем не было, или пользоваться им можно было только в очень короткие часы, да и керосину тоже не всегда можно было достать. С питанием дело также обстояло очень плохо. Хлеб выдавался только по карточкам в небольшом количестве, доходившем иногда до одной четверти или даже восьмушки фунта в сутки, а не то вместо хлеба отпускался овес, который приходилось парить и дважды пропускать через мясорубку, чтобы делать из него нечто вроде каши. По целым неделям мы не ели никаких жиров, хотя бы растительных, не говоря уже о каком-нибудь мясе, если не считать плохой, жесткой и сухой конины. Чай и кофей заменялись всякими суррогатами и пились, конечно, без сливок, даже без молока, без сахара, вместо которого не всегда можно было достать и сахарин. Белые булки были только предметом воспоминаний»[149].
Другая причина — желание заняться самостоятельной работой, научной и педагогической. Интерес к русскому Северу у Барченко появился довольно давно. В романе «Из мрака», увидевшем свет накануне войны, он пересказывает древнее предание о племени чудь, ушедшем под землю, когда чухонцы завладели его территорией. С тех пор чудь подземная «живет невидимо», а перед бедой или несчастьем выходит на землю и появляется в пещерах — «печорах» — на границе Олонецкой губернии и Финляндии[150]. В то же время расчеты А.А. Кондиайна по «Универсальной схеме» (о чем говорилось выше) показали, что в центре Кольского полуострова в древности находился один из очагов погибшей доисторической культуры — пещерная северная Агарта. Поэтому наряду с путешествием
