мог бы в некотором смысле принять. Так что же говорит Аверроэс? Что необходимо следовать сказанному о грядущей жизни в мусульманском Откровении, что если и трудно представить ее себе, сказать, какой она будет, то потому, что она подобна иному сотворению (nash’at ukhrâ), более возвышенному, иной стадии бытия, превосходящей нынешнюю. Но почему мы должны соглашаться с этим? Почему нужно признать, что вещь, не исчезая, может перейти от одного способа существования к другому? Ответ неожиданный, но захватывающий: дело в том, говорит Аверроэс, что мы мыслим, разумеем, а разуметь, как может убедиться каждый,— значит уже переходить из одного модуса существования в другой. Уразуметь камень, один-единственный камень,— значит путем абстрагирования перенести этот камень из его реального бытия за пределами нашей души в концептуальное бытие внутри нее. Познавая мир, мы выступаем по отношению к нему проводниками форм, передатчиками, неустанными преобразователями. Так почему же жизнь после смерти может рассматриваться как смена модуса существования? Потому что уже наша земная жизнь полна подобных смен, потому что мы постоянно производим и меняем формы бытия, потому что мы мыслим, а мыслить — значит переносить.
2. Перенос — это изменение состояния, перевод чего-то из одного способа существования, предъявления, действия в другой. Жизнь тел состоит из процессов разжижения, сгущения, испарения, и мысль в каком-то смысле тоже. Современная феноменология отвергла бы эту идею из-за того преобразующего действия, которое она предполагает, но некоторые философы из тех, на кого мы опираемся, признали бы ее. В арабском языке принято сближать понятия ‘aql (интеллект, разум) и naql (традиция, в частности то, что дано в Откровении), и одно из важных положений Аверроэса и Ибн Туфайля, если назвать только их, заключается в том, что для умеющего рассуждать между этими понятиями нет противоречия, что постигаемое разумом не противоречит данному в Откровении — если не на буквальном, то на символическом уровне. Но мы можем пойти дальше, взяв naql в широком смысле «переноса», и предположить, что разум не только по существу сходится с тем, что передано, но и сам акт мышления представляет собой передачу или перенос.
Да ведь так оно и есть. Вещь там, снаружи. Мы ощущаем ее, потому что ее форма — то, что делает ее такой, какая она есть,— проходит через среду, через воздух, воду и воздействует на наше тело. Мы составляем образ вещи, потому что эта ее процеженная, дематериализованная, но всё еще конкретная форма удерживается в организме и затем движется, циркулирует от сердца к мозгу, по ходу подвергаясь очищению, которое всё больше спиритуализирует ее. И наконец мы постигаем ее: эта спиритуализированная форма, образ, прошедший обработку в мозге, совершает последний скачок, вырываясь из сферы индивидуального и становясь универсальным понятием. На этом пути от восприятия к разумению, в процессе уточняюшей передачи смысла, когда «одна и та же вещь,— как пишет Аверроэс,— переходит в своем бытии от одного порядка к другому (idem transferri in suo esse de ordine in ordinem)», складывается всякая мысль.
Есть ли у этого путешествия конец? Конечно же нет, о чем может свидетельствовать знакомое каждому чувство, что мысль «плывет», «дрейфует», если воспользоваться словом Дюрас. Иначе говоря, к завершению понятия ведет не подъем, а какая-то другая динамика. Протеическое блуждание объекта одновременно вовне индивида и внутри него, череда его дереализаций идет не в одном направлении, как если бы всё сходилось и застывало в постигнутом. Мысль, человеческая мысль, преисполненная человечности, жизненной силы, не сводится к одному, к Единому, она — соединение, непрерывное завязывание связей, блаждание форм туда-сюда в критической зоне мыслящего тела.
3. В мыслящем индивиде перенос, intiqâl, происходит не раз: он нужен не только для передачи форм (ему и в нем), ведь и переход индивида к деятельной мысли, и его движение от себя к себе, которое эта мысль порождает, тоже следуют модели переноса. А если так, значит перенос выходит за границы индивида и может быть понят не иначе как на уровне всеобъемлющего знания и всей Вселенной. Таков топос арабской философии. По отношению к знанию, к связной сумме истинных мыслей, на которые способно человечество, мы — дети, наследники, а, передавая это знание, становимся родителями. Мысль всегда на переправе, знание циркулирует от земли к земле, от народа к народу, от языка к языку: оно оживляется, переводится, перераспределяется, сберегается.
«Ясно также,— читаем в „Рассуждении“ Аверроэса,— что эта цель в отношении сущего может быть достигнута лишь в том случае, если его изучение носит преемственный и последовательный характер, если более поздний [исследователь] опирается на более раннего». В свою очередь, аль-Фараби в знаменитом пассаже своей книги «О достижении счастья» пишет о том, что он называет высшей наукой: «Это знание, говорят, в древности было у халдеев, обитавших в Ираке, затем оно появилось у египтян, затем оно перешло к грекам, от них перешло к сирийцам, а затем — к арабам. Всё содержание этой науки излагалось на греческом языке, затем оно было [переведено] на сирийский, после чего — на арабский». Выходит, это translatio — нечто большее, чем дело отдельного человека. Оно касается всего вида, всего коллективного знания и, более того, эта всеобщая передача данных возможна только потому, что Земля живет под влиянием передаточного движения небесных сфер, что ее окружают. Знание всего, знание всех, вся мировая мысль существует не иначе, нежели как всеобщее переселение под движущимся небосводом. Эту широкую перспективу нужно иметь в виду.
4. Трансиндивидуальное измерение мысли ясно выражено у Аверроэса, оно содержится в самой идее о том, что есть только один разум в себе — общий для всех и каждого. Каждый мыслит, проходя свой путь со своим телом, но тем самым всегда проявляется и свершается способность всего человеческого рода. Любая мысль есть не что иное, как активизация общей способности, реализуемой лишь сообща, каковы бы ни были средства ее передачи (религия, преподавание, политическая деятельность и т. д.). Причем, это явление не просто планетарное, но космическое, как явствует из сказанного выше. В наималейшей мысли многое замешано. В каждой мысли замышляет что-то весь мир, в нее вовлечено всё, в нее вовлечено целое — вот почему нам так трудно ее очертить, назвать, вменить. Можно сказать, что нечто мыслит в человеке, и человек мыслит в этом «нечто».
Александр Афродисийский в своем греческом тексте «О началах», сохранившемся только в арабском переводе, говорит о том, что духовная сила, исходящая от Перводвигателя Вселенной, «охватывает весь мир и связывает его части воедино», и через нее, брызжущую
